Яркие люди Древней Руси - Борис Акунин
В тот самый миг, когда уже казалось, что всё, сдюжил, грудь пронзило лютой, раскалывающей болью, будто в самое сердце впилась каленая шипастая стрела. Свет померк, Мстислав заскользил обратно в воду, но рядом уже были дружинники. Вцепились, выволокли князя, оттащили от проклятой дыры.
Он был неподатлив, недвижен.
На берегу, пока все махали руками и кричали, княгиня одна сделала, что нужно. Приложила пальцы к мужнину горлу, нащупала биение.
Жив!
Велела снять мокрое, укутать в сухое. Огляделась вокруг.
– Что это?
На прибрежном холме под древним, уродливым в безлистной наготе дубом серела приземистая избенка – странная, без окон, словно слепая. Из дырки в крыше (трубы не было) тянулся дым.
Десятник, бывавший в этих местах прежде, ответил:
– Святой отшельник живет, имя ему Павсирий. От переправы кормится.
– Туда несите, в тепло! Быстро, но бережно.
Тело положили на плащ, подняли в восемь рук, засеменили вверх по склону.
* * *
Навстречу вышел высокий и прямой, иссохший, но не сказать чтоб ветхий старец с белой бородой по пояс. Был он в черном куколе с черепом и костями – стало быть, схимник, а лицо страшное: слева рассечено глубоким шрамом, бровь над вытекшим глазом криво срослась, второе же око истовое, как на иконе греческого письма.
– Что за люди, кого принесли? – спросил отшельник Павсирий скрипучим, как несмазанная дверь голосом – должно быть, разговаривать ему приходилось нечасто.
– Князь понизовский Мстислав Мстиславович Удатный, – сказали ему.
Старик широко перекрестился, единственный глаз прикрыл, забормотал из Семьдесят шестого псалма: «Ты еси Бог, творяй чудеса…».
Еще б ему не поразиться чуду – сам Мстислав Удатный, известный всей Руси, объявился в сей глухой глуши.
Но Марии Котяновне было некогда ждать, пока монах домолится.
– Веди в избу! – приказала она. – Князя положить надо, обогреть. Знахарь или ведун в округе есть?
– Я сам лекарь и травник. Ко мне все здешние целиться ходят. Я и путников врачую, кто занеможет иль покалечится.
Схимник еще покачивал головой, дивился, но уже вел в дом.
– Ишь, темень-то у тебя, – сощурилась княгиня, мало что видя со света. – Как ты без окон живешь?
– У меня окно в крыше. – Павсирий показал на отверстие, куда уходил дым от очага. – Днем на облака гляжу, ночью на звезды. А на мир мне смотреть нечего, я его навидался… Вон лавка-то, туда кладите.
Зажег лучины, стало светлей.
На стенах всюду висели сухие пучки, коренья, низки грибов. Жилье было тесное, не повернешься. Уложив князя, воины вышли. Близ больного остались только Павсирий и Мария Котяновна.
Она зорко посмотрела на обезображенное лицо чернеца, нахмурила брови:
– Человек ты неочевидный. Чую я в тебе что-то… Шрам – от меча? Нет, пожалуй, от топора или секиры. Ты был воин? Кому служил? В какой сече порублен?
– Я служил Сатане и порублен в сатанинской битве. Там бы мне и сдохнуть, отправиться к Диаволу на вечные муки, да смилостивился Господь. Оставил на земле пожить, чтоб я грехи свои искупил. Ране я людей убивал и калечил, ныне спасаю и лечу.
– Погляжу, какой ты лекарь, – сказала княгиня. – Что с моим мужем?
Старец обнажил лежащему грудь, приложил ухо и оставался так долго. Наконец распрямился.
– Жилу сердешную надорвал. Молись, дочерь. Завтра к полудню, поздно – к вечеру отойдет. Более не пробудится, испустит дух в забытьи.
У княгини окаменело лицо, но глаза остались сухи. Она была женщина твердая. Не плакала, даже когда помирали родные дети, а их у нее Господь прибрал пятерых – из девяти рожденных.
Помолчав, спросила:
– Что же он, втемную преставится? Со мной не попрощавшись? Без покаяния, без грешного отпущения?
– Могу его пробудить, в рассудок вернуть, – ответил старик. – Но тогда быстро помрет. Через час, а то и ране. Твой муж, ты решай.
– Буди, – велела Мария Котяновна. – Надо душу спасать.
– Могу его и в схиму постричь, так оно вернее, – предложил Павсирий. – У меня митрополичье благословение есть. Однако же…
– Что за это хочешь? – быстро спросила княгиня. – Говори! Серебро? Сколько?
– Серебро мне ни к чему, а вот коли бы твои люди часовенку срубили, было бы мне где путников причащать. Опять же будет по твоему супругу память.
Мария Котяновна согласилась сразу.
– Всё одно нам здесь стоять, ждать конца ледохода. Поставим ладную часовню в память о рабе Божьем Мстиславе.
– Не Мстиславе. Принявший великую схиму от всего прежнего отженяется, обретает пред Господом новое имя. Я нареку твоего бывшего мужа Мисаилом.
* * *
Обряд Павсирий начал готовить загодя, еще не приведя больного в чувство. Возжег на аналое лампаду, раскрыл святую книгу, разложил дары, приготовил черный саван и головную повязку, смазал князю чело и длани, приготовил острый нож для пострижения. И лишь когда всё было снаряжено, сунул беспамятному под нос некую ладанку. Больной затрепетал ресницами, облизнул губы, беспокойно задвигался. Княгиня подалась к мужу, но наткнулась на ладонь отшельника.
– Уйди, женка. Тут дело Богово.
Она повиновалась. Марии Котяновне хотелось только одного: чтобы тот, с кем она прожила тридцать лет, сказал ей хотя бы еще слово.
– Где я? – прошептал Мстислав, открыв глаза, но пока ничего не видя. – Что со мной? – Застонал. – Грудь болит. Я ранен? С кем бились? Когда?
Взгляд понемногу прояснялся. Князь увидел над собой одноглазого схимника в колпаке с мертвой головой. Повернул голову к жене.
– Помираешь ты, – тихо молвила она. – Как провалился под лед, помнишь?
Он кивнул.
– Тут рядом, вишь, скит. Святой монах тебе в схиму пострижет. Отпустит все грехи, вручит твою душу прямо ангелам.
Раздался странный квохтающий звук. Мстислав засмеялся.
– То-то. Я везучий. Мало кому… выпадет такая удача… близ святого скита околеть…
Он говорил еле слышно, прерывисто.
– Сейчас отвару выпьешь, крепче станешь. – Старец налил в миску бурой жидкости, приподнял князю голову. – До дна.
Выпив снадобье, Мстислав ощутил странный холод, будто в самую середину тела, между подвздошьем и пупом кто-то засунул снежный ком. Ком сразу начал таять, ледяное бесчувствие поползло вверх и вниз, так что скоро стало не шевельнуть ни рукой, ни ногой, но это было не мучительно, а наоборот приятно. И мысли перестали путаться.
– Помираю, – спокойно сказал князь. Язык больше не заплетался. – Ты меня, Мария, отвези похоронить в храм Святого Креста, в Киев, где пращуры лежат. Это ничего, что далеко и долго. Погоды вишь холодные, не просмердею. И в этом мне удача… А теперь ступай. Ты мне была хорошей женой, но ныне я уж не твой, а Богов.
И
