Александр Старшинов - Центурион Траяна

– Ну да, – согласился Тиресий. – В том случае, если римляне не грабят греков.

Глава IV

Сабиней

Рано утром Адриан с Декстром подошли к загородке. Пленные, сидящие вплотную друг к другу в деревянной клетке, обреченно ожидали своей судьбы. Ночью подморозило, трое раненых умерли, и теперь они лежали в углу подле живых.

– Кто из вас говорит на латыни? – крикнул Адриан.

Поначалу никто не отозвался, потом поднялся мужчина лет двадцати пяти с обмотанной окровавленной тряпкой головой.

– Освободить его! – приказал Адриан.

Увидев, что за одно знание латыни можно вырваться на свободу, тут же трое или четверо полезли к наружной стенке.

– Я тоже говорю… И я…

Всего таких говорящих набралось шестеро.

Остальные, из тех, кто готов был освободиться, не могли ответить даже на простые вопросы. Этих же шестерых, сумевших пробормотать пару слов на латыни или на греческом, центурион поставил перед императорским племянником – все еще связанными, но уже с надеждой в глазах. Разумеется, Адриан мог воспользоваться услугами переводчика. Но он рассуждал просто: человек, знающий латынь или греческий, более склонен перейти на сторону римлян, нежели не тронутый цивилизацией варвар.

– Вас шестерых отпускают на свободу! – объявил Адриан. – Император Траян не хочет горя дакийской земле, он мечтает, чтобы племена и народы, ее населяющие, справедливо жили под римским правлением. Вы пойдете от деревни к деревне на той стороне реки, – продолжал Адриан, – и расскажете всем, что римляне придут не убивать и грабить, а устанавливать справедливость и порядок, закон. Каждая деревня, что снабдит нас зерном и заплатит налог за год вперед, а старейшины дадут клятву быть покорными и верными, останется в неприкосновенности. Крестьяне сохранят свою землю, мужья – жен, родители – детей, и каждый получит уверенность в завтрашнем дне, а в будущем – все римские блага, которые в ваших диких краях недоступны даже богатым. У вас будут термы, школы, базилики…

– Вряд ли они знают, что такое базилики, – шепнул за его спиной Декстр.

Адриан на миг сбился, но в следующий момент вновь возвысил голос:

– Лучшие из вас сделаются римскими гражданами и наденут тоги. Встречайте нас с открытым сердцем, спрятав оружие в ножны, и никто не пожалеет о том, что подчинился Траяну Августу.

Пленные переглядывались. Не все поняли замысловатую речь императорского племянника. Тогда вперед выступил переводчик и повторил сказанное на северно-фракийском наречии.

– Мы не предатели! – сказал внезапно парень с обвязанной тряпкой головой. – Мы не продаемся за горсть римских монет и обещания, которые никогда не будут выполнены.

Говорил он на латыни, так что переводить не потребовалось.

– Никто не просит тебя предавать свой народ, – заявил Адриан. – Ты просто скажешь на том берегу, что взять оружие в руки – это смерть, а покорно принять свою судьбу и заплатить налог – жизнь. Ты ведь не хочешь, чтобы твоя мать и сестра стали рабынями, а твои братья и отец – погибли? Я ничего от вас шестерых не требую – ни залога, ни выкупа, только чтобы вы поклялись своими жизнями и жизнями своих матерей, что исполните данное вам поручение.

– Я клянусь! – спешно сказал немолодой сак в грязном плаще из грубой шерсти, связанном на плече обрывком туники – какой-то легионер сорвал с его плаща массивную серебряную фибулу.

– И я… – отозвался стоявший рядом с ним желтоволосый парень с рассеченным подбородком.

– Клянусь, – пробормотал дак с обмотанной окровавленной тряпкой головой. – Пусть не увидеть мне милости Замолксиса, если нарушу данную клятву.

Всех шестерых два дня везли из Малой Скифии вдоль Данубия-Истра вверх по течению – и лишь ближе к тому месту, где могучая Алута вливается в Данубий, отпустили. Бывшим пленникам даже вернули кинжалы и снабдили для дальней дороги мешками с едой, флягами с вином и уксусом и теплыми плащами.

И хотя сильно растеплило и шел дождь, съедая снег и обнажая уставшую от морозов землю, река все еще была скована льдом, так что перейти на ту сторону для шестерых избранных не составило труда.

Раненый с перевязанной головой шел впереди всю дорогу – но, пока не добрались до северного берега, он молчал. И лишь оказавшись на дакийской стороне, заговорил с остальными.

– Звать меня Сабиней, сам царь Децебал послал меня в Мезию в надежде, что мезы и геты, бессы и прочие фракийцы скинут проклятое ярмо римской власти и захотят прежней свободной жизни.

– Свобода под рукой Децебала или нашего Сардонея? Что-то не видел я там прежде свободы! – огрызнулся немолодой сак. – Хочешь служить Децебалу – так служи, нас к этому не примешивай. У нас свои обычаи и своя земля. А то, что наш царь Сардоней решил заключить союз с Децебалом, – то, как заключил, так теперь и расторгнет. Децебал – он хитрый, отсидится у себя в неприступных горах, а нашу Сацидаву римляне разграбят и сожгут.

– Если мы не объединимся… – набычился Сабиней.

– Да замолчи ты! – неожиданно заорал сак. – Иди куда хочешь, а мы пойдем и предупредим своих. Я не хочу, чтобы мои сыновья погибали под мечами римлян лишь потому, что твой Децебал любит свои горы больше всего на свете.

Сабиней ничего не ответил, повернулся, перекинул поудобнее мешок на палке за спину и двинулся на север, в сторону ближайшей деревушки.

Остальные пятеро смотрели ему вслед.

– Куда он теперь? – спросил желтоволосый парень с отметиной на подбородке.

– Наверняка вверх по Алуте, – отозвался сак. – Подойдет к Боутам, как раз когда перевал можно будет уже перейти. А там – лизать пятки своему Децебалу.

– Ну… и пусть… топает, – сморщился от боли желтоволосый с рассеченным подбородком. Из-за раны каждое слово давалось ему с трудом.

– Зря его отпустили, – пробормотал сак. – Чует мое сердце – зря.

Предчувствие не обмануло сака.

Следующий день был ясный, солнечный, вовсю таял снег, птицы будто посходили с ума, надрываясь в зарослях, пророча близкое тепло. Этот солнечный блеск и радостное чириканье настроили идущих на благодушный лад.

Старый сак, чаявший еще до темноты очутиться в родном селении, ускорил шаг и, на свою беду, оторвался от остальных. Когда заросли распахнулись темной пещерой, оттуда, из мелкого ельника ринулся на прежнего товарища Сабиней. Сак не успел ни закричать, ни – тем более – схватиться за кинжал… В следующий миг он остался лежать на влажном снегу, который таял и алел от его горячей крови, льющейся из перерезанного горла.