Александр Золотько - 1941: Время кровавых псов
Царапина, пустяковая, сколько таких Севка приносил домой в детстве после футбола или рыцарского поединка на палках. Десятки, и даже боли он сейчас не почувствовал… Совсем не почувствовал, но отчего-то к горлу подступила тошнота… Пол качнулся…
У Севки сегодня был плотный обед. И теперь этот обед решил больше не оставаться в желудке, а медленно, неторопливо перебирая щупальцами, пополз по пищеводу наверх.
Удар мог прийтись чуть выше, по горлу, куда и целился лейтенант. И тогда… Тогда что? Севка уже сползал бы по стене на пол, пытаясь зажать рану на шее? Инструктор говорил, что от такой раны умирают быстро и почти без боли. Несколько секунд – все. Сон. Вечный сон.
Лейтенант, осклабившись, шагнул вперед, попытался ткнуть ножом в грудь. Севка захлестнул ремень вокруг его руки, рванул в сторону и вниз, ударил ногой по босой ступне Татаренко, каблуком сапога, безжалостно. Не отпуская руки закричавшего от боли лейтенанта, Севка ударил ногой еще раз, коленом в пах. Потом – в лицо.
Врезал кулаком по кисти противника, нож стукнулся об пол и отлетел к стене. Еще удар ногой, на этот раз в бок, по ребрам, таким ударом легко ломается кирпич, Севка пробовал на тренировке. Звонко щелкнуло, ломаясь, ребро.
Лейтенант упал.
Он кричал теперь не только от боли – от страха, от разочарования, что не вышло обменять жизнь этого парня на свою жизнь, от обиды кричал Татаренко.
– Сука, сука! – кричал, завывая, лейтенант, пытался все-таки встать, дотянуться до противника.
Пальцы скребли по кафелю, размазывали кровь, текущую из рассеченной ремнем щеки, будто лейтенант пытался что-то написать или нарисовать красным на белом.
Еще удар – ногой в лицо! Хруст!
«А чего он пытался меня убить? Зачем ты меня хотел убить?»
Лейтенант, зажимая разбитое лицо, попытался отползти, но Севка ударил каблуком в спину, в поясницу. Татаренко распластался на полу, из-под головы текла кровь, руки елозили по полу, оставляя кровавые полосы. Наверное, пытались нащупать опору…
Теперь можно было просто связать противника, обездвижить и с презрением сказать комиссару и Никите что-нибудь обидное. Типа – сами добейте, я в ваши игры не играю, мне ваши приказы и приговоры до задницы… Можно было, и такая мысль скользнула в Севкином мозгу. И исчезла.
Лейтенант хотел его убить. Лейтенант пытался его убить. Лейтенант должен умереть не потому, что испугался трех немецких танков, а потому, что попытался лишить жизни Севку Залесского. Никто не смеет безнаказанно угрожать Севке Залесскому. И с каждым таким будет…
Даже не подумав, что можно поднять с пола выбитый нож, Севка шагнул вперед, скрестив руки, захлестнул горло лейтенанта ремнем, уперся коленом в спину, между лопаток. Потянул на себя, разводя руки и затягивая петлю.
Тело выгнулось, лейтенант попытался схватиться за ремень, но окровавленные пальцы только скользнули бессильно. Севка тянул голову противника на себя, давил коленом и тянул, давил и тянул…
Когда раздался хруст и тело Татаренко обмякло, Севка рук не разжал, тянул-тянул-тянул…
– Все, – сказал кто-то у него над ухом.
Севка ударил локтем, не отпуская ремня. Не попал.
– Все, он умер! – сказал Никита.
– Суки… Суки… – как заведенный шептал Севка. – Суки…
– Ты же ему голову оторвешь. – Никита попытался разжать Севке руки и получил за это локтем в лицо.
– Суки…
Севка не заметил удара, просто мир взорвался и погас.
Он не слышал, как его подняли, перенесли в комнату и положили на кровать. Не почувствовал, как сделали укол.
Евграф Павлович в комнату заходить не стал, постоял на пороге, потом резко повернулся и ушел. В кабинете его ждал комиссар.
– Тебе его не жаль? – спросил Евграф Павлович, усаживаясь на стул перед письменным столом.
– Всеволода?
– Нет, папу римского! – вспылил старик. – Турецкого султана, черт побери…
– В Турции уже давно нет султана. – Комиссар потер переносицу. – И Всеволода мне жаль. И что из этого должно последовать?
– Не знаю… – сказал старик. – Ты сунул парня в такую мясорубку… Он же может сломаться. Просто – бац, и на две половинки. На четыре, как в твоем любимом упражнении с баранкой. Или просто расползтись в кисель. У тебя же такое бывало с курсантами. И у меня, кстати, тоже. В девятьсот пятнадцатом целый курс школы вот так спалили, не подумав. Торопились очень… Ты не слишком торопишься?
– Я слишком тороплюсь? – невесело усмехнулся комиссар. Он взял со стола пачку бумаг и показал их Евграфу Павловичу. – Я не успеваю. Я катастрофически не успеваю за происходящим. Иногда мне кажется, что Всеволод соврал и что мы не сможем остановить немцев. Чем мы их остановим? Как? Все валится, все рассыпается… Только создается линия фронта, как ее рвут, сминают и комкают… Снова нужно затыкать дыры живыми людьми, снова нужно гнать на смерть необстрелянных юнцов и престарелых ополченцев. Сколько времени у нас раньше уходило на подготовку и доводку группы? Месяцы? А неделю не хотите, господин генерал? Мальчики и девочки получают винтовку и «наган» на пятнадцать человек, десяток гранат, четыре ножа и рацию… И – в бой. В тыл врага. Рации скоро закончатся. А мальчики и девочки с мечтой о подвиге – нет.
– Ты становишься жалостливым?
– Я остаюсь рациональным! – Комиссар врезал ладонью по столу. – Так неправильно расходовать материалы. Так неправильно гробить перспективы. Так неправильно лишать себя резервов…
– Ты избегаешь слова «будущее», – сказал Евграф Павлович.
– Что?
– В твоей фразе куда уместнее звучало бы «так неправильно лишать себя будущего», Женя. Будущего. В этом слове нет ничего страшного. Повтори за мной – будущее. Не нужно придавать словам какое-то дополнительное и сакральное значение… И не нужно так давить на мальчишку.
– Я на него и не давлю… Больше не давлю. Все, он сегодня сдал выпускной экзамен. И у меня больше нет времени на его подготовку. – Комиссар отодвинул в сторону стопку документов и достал из ящика стола потертую карту, ту самую, что ему передали от Орлова. – Вы же сами все прекрасно помните, Евграф Павлович.
– Помню. – Старик взял из рук комиссара карту, развернул ее, достал из кармана пиджака очки и водрузил на нос. – Последняя по времени пометка у нас тут… Ты, кстати, почерк проверил?
– Сличили с теми бумагами, что вы передали. Процентов на девяносто – он.
– «Москва, с 15.10.41 до 20.10.41…» – прочитал Евграф Павлович и посмотрел на собеседника поверх очков. – Что это значит?
– Время встречи. И место, – сказал комиссар. – Другие варианты есть?
– Другие варианты… А почему такая неточная дата? Почти неделя. И почему именно эти дни?
Комиссар вздохнул и промолчал.
