Дороти Даннет - Игра шутов
— Нет, детка. Если это не знак любезности, то испытание. Так или иначе, но ты должна выказать свою признательность. Стой на балконе и улыбайся.
— Улыбаться?! — Она уставилась на Эли глазами, сверкающими от гнева. — Этой банде прохвостов, визжащих, как недорезанные свиньи?
— Не нужно. Я пойду прогоню их, — сказал О'Лайам-Роу.
— И выставишь нас на посмешище перед всем двором? — Голос Уны буквально пригвоздил его к месту. — Если бы мне, глупец, был нужен защитник, я бы выбрала кого-нибудь получше, чем пушистый, с белой мордочкой котик из Брисал-Брик. — О'Лайам-Роу отступил, а музыка продолжала греметь.
Они играли Брюмеля и Сертона, Гудимеля и Лассуса, Виллатра и Ле Жена 55) — и все из рук вон скверно. Появился стражник и заторопился прочь с полными горстями золота. Одного слова, одного доброжелательного взгляда д'Омаля, Сент-Андре, д'Энгиена было достаточно, чтобы утихомирить самого сердитого из разбуженных соседей. О'Лайам-Роу, спрятавшись в тени, смотрел, как Уна, прямая, будто свечка, стоит на балконе и слушает. Вот девушка повернулась к нему и, не извинившись, попросила об услуге. Он согласился не думая, подчиняясь порыву, как в свое время Луадхас. Внизу, обнимая столб, Тади Бой весело распевал по-гэльски:
Кто бы ни была эта женщина,
Шотландка или ирландка:
Это женщина с козьей шерстью,
Это женщина-скалолазка…
Тут глаза Уны блеснули; в душе О'Лайам-Роу медленно поднимался нечасто завладевавший им гнев.
Вскоре после этого она ушла с балкона, и ворота особняка Мутье гостеприимно распахнулись: исполнителей пригласили во двор отведать супу и вина. Вместе с музыкантами вошли все те, кого мучила жажда: слуги, оруженосцы и даже иные прохожие. А придворные, едва музыка смолкла, двинулись дальше.
На глазах у всех этих толпящихся на улице и у ворот, вытягивающих шеи людей Уна прошла по двору, собственноручно разливая суп; над мисками клубился пар, плотный и белый при лунном свете. Так, с прозрачной вуалью, что извивалась между ними, поднимаясь к небу, Уна встретила Тади Боя.
Озаренное улыбкой, мерцающее в свете фонарей, его лицо, злорадное, внимательное, было снова маской Кетцалькоатля. Уна поставила миску на его протянутые ладони и сказала ровно:
— Спасибо вам, мастер Баллах. А я-то все думала: как же это сделать так, чтобы лучшие вельможи Франции обратили на меня внимание.
Тади Бой обмакнул в суп длинный палец и поднял его.
— Язычки жаворонков, да? О, это ночь торжества великой ирландской культуры. У нас было три длинных флейты, прошу заметить, а длинную флейту не так-то просто поднять с постели после девяти вечера… Это не ус ли О'Лайам-Роу я разглядел там, наверху?
— Да, его.
— Мой господин и повелитель. Он может гордиться сегодня ночью. Не собирается ли он сам сойти вниз?
— Нет, не собирается — и тем лучше для тебя, скажу по правде, что не собирается. Ты, может, думаешь, что ему все это пришлось по нраву?
Лицо Тади Боя, прожженного скомороха, удрученно вытянулось.
— А разве нет?
— Представь себе, нет, — мрачно произнес голос О'Лайам-Роу у самого его уха. Повернувшись спиной к оллаву, принц Барроу продолжал: — Твои родичи любезно предложили мне остаться, но я бы охотней ушел. В замке я должен кое-что сделать и кое с кем поговорить.
Уна сделала шаг по направлению к нему, но остановилась. Тади Бой не сделал и того. Когда она вновь оглянулась на оллава, тот уже что-то напевал в толпе пьяных горнистов, и двое слуг из свиты Сент-Андре, которых отправили с дальнего конца улицы, пытались его поторопить. Бег по крышам вот-вот должен был начаться.
О состязании Уна услышала от музыканта, игравшего на виоле, который угрюмо укладывал инструмент в футляр. Он устал, ему было холодно и скучно, и он вовсе не намеревался ждать, пока эти молокососы в темноте побегут по крышам от собора к замку.
— Они все с ума посходили, — подытожил музыкант. — Они все перепились. И сломают себе шеи.
— Вот это, — сухо заметила Уна О'Дуайер, -было бы просто замечательно.
На широкой, озаренной луною площади выше улицы Попугаев толпились люди: это место притягивало их, как магнит — металлические опилки; тени от дыма и медное сияние факелов скользили по фасаду недостроенного собора. Горожане постарше, заслышав шум и увидав внизу веселящихся щеголей, заткнули уши и с ворчанием вернулись в постели, но придворные сикофанты 56), мастеровые, игроки и гуляки, так же, как и поклонники каждого из двадцати состязающихся, высыпали на площадь, чтобы увидеть, как начнется бег, стартующий с синей черепичной крыши особняка Сент-Луи.
Робин Стюарт, который, не подозревая ни о чем, ходил по поручению лорда д'Обиньи и теперь возвращался в замок, был захвачен людским водоворотом: толпа увлекла его с собою на вершину холма, где он и налетел со всего размаху на что-то мягкое, широкое, черное — это был мастер Баллах. Оллав тут же схватил его за руки.
— Скажи, какой Моисей воззвал к тебе? Какой посланник Бога заставил тебя восстать? — Тади Бой явно провел какое-то время в отеле. — Я думал, ты сегодня дежуришь.
— Я и дежурил, но теперь возвращаюсь. Что это за бред тут все повторяют? Ведь не побежишь же ты по крышам в таком состоянии?
На темном, потном лице появилось выражение упрека.
— В каком таком состоянии?
— Да еще и ночью. Ты ведь убьешься. Бог мой, разве ты не знаешь, как король любит Сент-Андре? Если он упадет по твоей вине…
— Если он станет… станет падать, — сказал Тади, отпуская лучника, — то на улице через каждые пять шагов найдется дама, готовая подхватить его.
— Ладно, но ты-то ведь не хочешь разбиться насмерть. Ты сейчас пойдешь со мной, — распорядился Робин Стюарт, в свою очередь крепко хватая оллава.
Тот дернулся, извернулся — и в руках у лучника остался пустой колет. С увитой виноградом стены отеля послышался смех: Тади карабкался вверх, цепляясь за лозы, пока его нечесаная черная голова не показалась на фоне бескрайнего, омытого лунным сиянием неба. Он позвал Стюарта.
— Давай поднимайся, мне нужен напарник.
— Слезай, не дури.
— Боишься?
Лучник поджал свои тонкие губы:
— Да слезай же вниз, дуралей. Пусть другие, если хотят, ломают себе шеи. Ведь это же не твоя страна, прах ее побери.
— И не твоя тоже. Давай покажи им всем, чего стоит твоя страна. Поднимайся.
До них обоих долетел снизу дикий кошачий концерт. Стюарт заговорил; глаза его, устремленные кверху, казались белыми в глубоких впадинах.
— Нужно больше мужества, чтобы отказаться от глупой затеи, чем чтобы следовать за…
