Юрий Галинский - За землю отчую.
Гордей — к тому времени уже стремянный Ивана Вельяминова — воспринимал все эти козни, направленные на подрыв власти Дмитрия Ивановича и ослабление Москвы, лишь как справедливую борьбу земщины за старинные права и вольности москвичей и рьяно поддерживал все, что делал его господин.
Спустя несколько лет Ивана Васильевича и Некомата поймали в Серпухове, куда они тайком пробрались из Твери, били кнутами, а когда сурожанин сознался, что ими было задумано отравить великого князя и его близких, обоих повезли в Москву.
Гордею удалось ускользнуть от княжеских дружинников. Облачившись в монашескую рясу, он последовал за своим господином, надеясь хоть чем-нибудь помочь ему в Москве. Гордей обошел многих земских бояр и купцов из ближнего окружения покойного тысяцкого и его сына.
Одних он просил заступиться за Ивана Васильевича, другим предлагал смелые планы освобождения его из темницы. Но рисковать никто не хотел...
С той поры бывший стремянный Вельяминова люто возненавидел великих людей, и чувство это затмевало остальные.
В день казни Гордей стоял в толпе. Не выдержав, бросился сквозь строй дружинников к помосту. Федор не ;шал, кого он отпускает, просто пожалел незадачливого монаха. Гордей не стал больше искушать судьбу и в тот же день ушел из Москвы. После недолгих скитаний по лесам бывший стремянный присоединился к разбойной ватаге и вскоре стал ее главарем...
«Идти в Волок, отдаться в руки недругов?!. Нет, сие негоже!..» — убеждал себя Гордей. Но другой голос вносил сумятицу в его душу: «Придешь к Серпуховскому со столькими ратниками, дабы в сей трудный час встать с ним за Гусь воедино!» — «Но ведь князь Владимир и Дмитрий Иваныч руку на господина моего Ивана Васильевича подпали, род его знатный не пожалели, людей московских вольностей лишили!.. Пущай их побьют татары, пущай!..» — «Нет, такое негоже! — возражал внутренний голос. Ежели Орда вырежет всех, кому нужны будут права?..»
Так и не придя пи к какому решению, Гордей вышел из шалаша. Па востоке за темным гребнем леса всходило солнце. Гасли звезды, небо быстро светлело. Атаман подошел к берегу Оки, во взволнованном раздумье остановился у самой воды. Ему так хотелось посоветоваться с Федором!.. Но тот 'был далеко — еще третьего дня ускакал во главе конного дозора в разведку за Оку. В последнее время они крепко подружились. Гордей теперь полностью доверял порубежнику, знал, что на него можно во всем положиться. В лихих ратных делах, в трудных переходах через лесные дебри и болотные топи он всегда был рядом, ходил в самые опасные дозоры, храбро сражался, увлекая за собой остальных. Однажды после успешной схватки с татарами, где Федор опять отличился, Гордей поведал ему о их первой встрече на Кучковом поле в день казни Ивана Васильевича Вельяминова. Потом долго рассказывал о великокняжеской дружине и земщине, о борьбе за права и вольности москвичей, на которые посягали князья, о тех, кто встал на их защиту. Федор поначалу отмалчивался. Многое из того, что волновало Гордея, было чуждо крестьянскому сыну из Сквиры, да и великого князя Московского Дмитрия Ивановича, под началом которого он сражался на Воже и Куликовом поле, вельми почитал. Но Гордей умел убеждать, и в конце концов Федор понял его...
Кто-то тихо подошел к Гордею, остановился рядом? Атаман, нахмурив густые брови, недовольно покосился. Встретился взглядом с глазами старого Данилы. Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Вот уже месяц, как Гордей женился в а Марийке — их обвенчал поп в чудом уцелевшей церкви в Тарусе — и теперь они с Данилой породнились. Тесть заговорил первым:
Что, сынку, пригорюнился? А?..— И, не дождавшись ответа, продолжал:—Вижу, не знаешь, какой дорогой идти...
Говорили они долго. Солнце, поднявшись над лесом, уже заливало огненно красными лучами Оку, берега и лесной стан, а старый Данило, горячась и размахивая руками, все убеждал зятя: -
...Нельзя стороной пройти, нельзя жить спокойно, коли родную землю враги кровью залили!
Добро! — сдался наконец Гордей.— Собирай людей!..
Когда поляну у берега реки заполнили станичники, атаман прошел через расступившуюся перед ним толпу, поднялся на пригорок.
Вы — тарусцы, мы — москвичи, есть среди нас и серпуховские, и тульские, и другие, есть даже дальние, из- под самого славного града Киева, но все мы одной земли дети!..— взволнованным голосом начал он.
Его слушали, кто — жадно ловя каждое слово, кто — настороженно, с недоверием. Сотни глаз были устремлены на Гордея, а он, будто его еще недавно не терзали раздумья и сомнения, уверенно бросал в притихшую толпу:
Два года минуло, как побили русские люди Орду на Куликовом поле! Скинула Русь вражье ярмо! Без сирот и горожан ничего бы князья не сделали. Опасаясь за свои вотчины, они угодничали пред Ордой да меж собой, как псы, грызлись. Привел Русь к победе славной люд простой! Он и дань платил, и от ордынцев по лесам да топям хоронился, но землю свою и речь не забыл. Ныне снова пришла беда на Русь! Коль не станем все заедино против врага, не видать нам жизни и воли!..
Гордей звал людей на битву с ордынцами, и, слушая его страстную тревожную речь, каждый чувствовал себя сильнее и значительней. Утром следующего дня лесная станица стала переправляться через Оку.
Короток пасмурный сентябрьский день в лесу. До Волока Ламского еще больше десятка верст, а уже совсем стемнело. Гордей велел станичникам* располагаться на ночлег. В еловом лесу было холодно и сыро, но костров разжигать не стали — дозорные донесли, что неподалеку, в Звенигороде и Рузе, расположилось многочисленное ордынское воинство. Сотники по наказу атамана выставили сторожевых вокруг лесного стана. Отправив к Волоку Дамскому конную разведку под началом Федора и Василька, Гордей подошел к шалашу, где в одиночестве томилась Марийка, присел рядом. Она обрадованно прильнула к нему, но он, уйдя в свои думы, даже не пошевелился.
Уже разлюбил? — обиделась она.
С чего взяла? — недовольно бросил Гордей, но тут же, смягчившись, сказал: — Я, может, всю жизнь искал тебя, Марийка.
Что ж ты не весел? — обвила руками его шею.
Притомился. Каждый день новые люди приходят, всем надо уделить время и заботу. Добро б только сироты да ремесленные, а то уже и монахи, и дети боярские в станицу идут.
Страх сколько заботы у Гордеюшки,— посочувствовала она. — Молодцов у него не счесть. И всех пригляди, накорми. То ли мне —г один он у меня. Но по всей земле Русской слух про него идет. Освободили кого с полона алого, говорят: «То Гордей с удальцами лесными.» С топей и чащи выходят, спрашивают: «Где тут молодцы Гордеевы?..» Купца того, что с Калуги прибежал, упомнила! — Марийка звонко рассмеялась.— «Ведите меня к на- и главному воеводе княжьему!..» — молвил. А воевода-то, наиглавный, княжий,— мой Гордей!.. А тех детей боярских с Медыни ты прогнал и добре сделал. Заявились, важные такие, Мы-де думали, что дружины Верховских князей супротив ордынцев выступили, а тут черные людишки только, холопы...
