Сергей Зайцев - Секира и меч
Все новые толпы крестоносцев прибывали в Преслав – входили в северные ворота. Через южные ворота выходили и шли по дороге на Адрианополь. И так продолжалось уже несколько недель.
Глеб и побратимы, оказавшись в толпе крестоносцев, ничем не выделялись из них. Одежда их так же поизносилась, лица от воздействия солнца и ветра были так же темны.
Щелкун, глядя на чьих-то детей в повозке, грязных и голодных, воскликнул:
– Несчастные! Что их ждет впереди!
– Их родители ищут лучшей доли, – предположил Волк. – Что еще может подвигнуть людей в дорогу?
– А мы куда идем?
– И мы ищем лучшей доли, – отвечал Волк. А Глеб сказал:
– Вот и Марию мы оставили на дороге. И теперь нас ничто не держит. Мы – как листья на ветру. Почему бы не посмотреть на Святую землю?
Щелкун оглянулся назад:
– Много б я дал, чтобы хоть на денек вернуться в свой лес.
Он смотрел на север с таким лицом, будто вот-вот должен был увидеть родину. Но этого чуда не произошло, и Щелкун вздохнул.
Волк спрятал глаза, вмиг ставшие тоскливыми:
– И я б много дал, только чтоб на родину свою никогда не возвращаться.
Щелкун покосился на него:
– Крепко обидели тебя, побратим.
– Я загрыз обидчика, – кивнул Волк. – А тот в наших местах был большой человек. Боярин.
– И что?
Волк жадно глядел на юг:
– В Святую землю хочу. Прав Глеб, что ведет нас туда. Быть может, душа моя там обретет отдохновение. Болит душа.
– А я в свой лес хочу. Моя душа там осталась. Волк незло усмехнулся, клацнул зубами:
– Мышей захотелось? Щелкун не обиделся:
– Я зверей люблю. А они – меня. Я когда в своем лесу сижу, себя Богом ощущаю – Белесом. Звери ко мне за помощью приходят. У них такие глаза! По ним все понять можно – даже, что думает зверь.
– Вернешься еще в свой лес, – уверенно сказал Волк. – На мир поглядишь и вернешься. Прав Глеб, что ведет нас. В дороге прозреем.
Глеб думал о Марии, ему жаль было оставлять девочку. Никому не суждено знать, что ждет его впереди. И не было у Глеба уверенности, что он в эти места еще вернется, хотя настоятельнице обещал и себе на собственном сердце клялся, что Марию из монастыря заберет. Но кто знает!…
Разговор побратимов Глеб слушал вполуха. А когда те замолчали, сказал:
– Недавно от паломников слышал, что человек должен один раз родиться, один раз – умереть и один раз – сходить в Иерусалим… Наверное, правду сказал Глеб. Святые слова!… Бог послал ему о том знамение: едва было сказано про Иерусалим, захромал конь Глеба.
– Хорошо это или плохо – не знаю, – Глеб вздохнул и спешился.
Осмотрел у коня копыто. Подковы – как не бывало.
Щелкун покачал головой:
– Что ж тут хорошего! Будет мучиться конь. Где нам кузницу найти?
А Волк сказал иное:
– Быть может, и плохого ничего нет! На другую дорожку нас ставит Бог…
Волк и Щелкун тоже спешились и шли теперь пешком.
Какого-то болгарина, прибившегося к крестоносцам, обижал некий верзила. У верзилы были массивные покатые плечи, толстая шея и крутая спина. И ростом он был высок. На затылке его, примечательно скошенном, торчали непослушные вихры. Лицо верзилы – злое, даже, пожалуй, свирепое – имело еще, кроме этого, черты дураковатые: тяжелый круглый подбородок, приоткрытый рот с оттопыренной нижней слюнявой губой…
Этот верзила держал молодого болгарина за шиворот и старательно накручивал ему ухо. Что-то требовал от него, то и дело кивая на суму; как видно, хотел обобрать болгарина. А тот был терпелив, не хныкал, хотя боль, наверное, испытывал сильную. И вывернуться не мог.
Глебу стало жаль болгарина, поэтому, проходя мимо верзилы, он толкнул того плечом. И толкнул
не слабо: верзила, не устояв на ногах, вломился головой в кусты.
Болгарина сразу как ветром сдуло.
А верзила в кустах взревел, будто раненый бык. И скоро выбежал на дорогу. Закричал что-то на своем языке.
Глеб как шел – так и шел, даже не обернулся. А побратимы держались настороже.
Другие крестоносцы, видно, сами не очень-то жаловали сего верзилу уважением. Подсмеивались над ним. А тот все кричал что-то и озирался: искал, кто же его так непочтительно, такого здорового, толкнул.
Наконец показали на Глеба, нашлись охотники до развлечений; жаждали посмотреть, чем закончится дело.
Верзила, которого все называли Гансом, бросился Глеба догонять. Но по мере того, как Ганс к Глебу приближался, он все замедлял шаг. Ганс терял уверенность, а вместе с уверенностью и гнев – очень уж крепок на вид был его обидчик, очень уж твердо шагал, а на Ганса не обращал ровно никакого внимания.
Поравнявшись с Глебом, Ганс пошел рядом. И все заглядывал Глебу в лицо. Потом попробовал нажать на Глеба плечом. Но это ни к чему не привело. Глеб шел прямо и был неколебим. Он посматривал на верзилу Ганса хмуро.
Тогда Ганс себе на беду надумал Глеба толкнуть. И просчитался. Глеб крепко ухватил верзилу за плечи и с силой опять швырнул его в кусты. Ветки затрещали, Ганс взвыл и вылез из кустов с ободранным лицом. А все тело его было в каких-то колючках.
Многие, кто это видел, посмеялись. Урок пошел верзиле Гансу на пользу. Выбравшись на дорогу, Ганс теперь держался несколько позади Глеба, поглядывал на него очень зло, но задираться в очередной раз не решился…
Среди крестоносцев был еще один детина – очень смуглый, улыбчивый, с длинными, по плечи, волосами. Некоторое время этот человек с одобрением посматривал в сторону Глеба, потом подошел к нему и, улыбаясь широко, открыто, что-то сказал.
Глеб не ответил, ибо не знал языка и не понимал, что ему было сказано.
Человек осторожно похлопал Глеба по плечу, потом посерьезнел и показал на хромающего коня. Сказал что-то.
Глеб по-прежнему молчал. Он и сам понимал, что коня необходимо подковать. Дорога стала каменистой; острые камешки больно кололи коню ногу.
Человек этот отошел. Но в это время с другой стороны к Глебу вдруг прибился тот самый болгарин – будто вынырнул из-под чьего-то воза.
Болгарин снял шапку, какую носил, несмотря на жару, и слегка поклонился Глебу:
– Ты, добрый человек, вступился за меня. Не побоялся. Что я могу для тебя сделать?
Глеб пожал плечами:
– Разве ты можешь мне в чем-то помочь? Они познакомились. Болгарина звали Васил. Васил принялся загибать пальцы:
– Могу для тебя написать икону, могу любую грамоту прочитать, могу сшить рубаху, могу постричь и побрить, могу вырвать зуб, могу для тебя станцевать, могу развлечь беседой…
Глеб остановил этот поток слов:
– Куда ты идешь, Васил?
