Царская невеста - Елманов Валерий Иванович
– Честь рода защищать – почет великий, а Иван – старший после Тимофея, – пояснил я. – Не станет Андрей Тимофеевич этот почет младшему передавать, минуя старшего. Обида получится. Тем более к двухродным племянникам обращаться – родные обидятся.
– И то верно, – согласился Воротынский, похвалив. – А ты молодцом, Константин Юрьич. Мнилось, опосля нынешнего дня ты и от трапезы откажешься, а ты ничего, бодро сидишь, и голова мыслить может. То славно.
Я мрачно поблагодарил. Говорить, что прийти поужинать я согласился в самый последний момент, было ни к чему. Да и голова у меня не больно-то… Только когда представил бердыш, занесенный надо мной, тут она и заработала, хотя все равно с натугой.
Вообще-то если восстанавливать хронологию тех событий по дням, то между разговором с Долгоруким и моим выходом на судное поле промежуток был незначительный.
Седьмого августа мы прибыли в Москву. Это я точно запомнил, потому что был четверг – на торжественной встрече кто-то из епископов или даже сам митрополит Антоний высокопарно заявил, что князь неспроста въехал именно сегодня. Мол, четверг именуют чистым, вот и Воротынский, очистив Русь от басурман, пришел в Москву в чистый день.
Долгорукий явился в гости спустя неделю, пятнадцатого. Эту дату я тоже не мог спутать – с утра Воротынский потащил меня в церковь, на обедню по поводу очередного двунадесятого праздника – Успения богородицы, ну а вечером меня обвинили в том, что я украл серьги у моей любимой, – такое не забудешь.
На следующее утро – начало занятий – праздновался день величания нерукотворного образа Христа – третий Спас. Тоже дата из памятных. К царю нас призвали спустя день после его торжественного въезда в Москву, который Иоанн приурочил – и, скорее всего, специально, чтоб вышло символично, – под Новый год, то есть тридцатого августа.
Как ни крути, но все занятия проходили с шестнадцатого по двадцать девятое августа, то есть ровно две недели. Только две, а мне почему-то до сих пор кажется, что они длились намного дольше – каждая как месяц. Иногда же наоборот – что все это время каким-то непостижимым образом слилось в один нескончаемый день, наполненный пытками и мучениями, конца которым я не видел.
Но все рано или поздно заканчивается, закончились и мои муки. Тридцатого князь меня уже не трогал, не до того ему было. Честно говоря, судя по той суете, которая царила среди дворовых холопов и девок, наводивших идеальный порядок на подворье Воротынского, у меня создалось твердое впечатление, что Михайла Иванович не только всерьез вознамерился пригласить государя в гости, но и почему-то был убежден, что тот от его приглашения не откажется. Твердо убежден. Меня он с собой к Иоанну не взял, пояснив, что могут начаться ненужные пересуды.
– Наушников да сплетников возле государя в избытке – тут же напоют всякого, – чуть смущенно пояснил он. – К примеру, отчего я тебя цельный годок не представлял царю и пошто ты тайно проживал у меня. А далее словцо за словцо, и пошло-поехало. Потому погодь покамест. Лучшей всего я поначалу за глаза об заслугах твоих обскажу, а уж когда он узреть тебя пожелает, тогда и позову. Да и вид у тебя, – он скорбно покосился на мою шею, – тож не ахти.
Вот об этом мог бы и не говорить. Сам же последние три дня учил надежным ударам, в результате чего мне и доставалось как раз по ней. А может, он нарочно занялся преподаванием именно этих ударов чуть ли не в канун царского приезда? Честно говоря, была у меня такая мыслишка. Ни к чему нáбольшему воеводе показывать своих советников. Во всяком случае, до поры до времени. Какие пирожки самые вкусные? Да те, что с пылу с жару, прямо со сковородки. Вот и с наградами так же – самые увесистые раздают в первый день, и делиться ими ох как неохота.
А если Иоанн еще и пожелает со мной поговорить, то тут и вовсе не известно, чем закончится дело. Но я промолчал. Во-первых, не пойман – не вор. Во-вторых, Воротынскому виднее, когда меня лучше всего представлять, а в-третьих, я и сам не очень-то жаждал этой встречи с царем. Были у меня опасения, что она может закончиться совсем не так, как мне того хотелось бы.
А буквально через пару-тройку часов после моего разговора с Михайлой Ивановичем к нему на подворье заехал князь и воевода Москвы Тимофей Иванович Долгорукий. После совместной трапезы он вскользь обмолвился хозяину терема, что его стрый Андрей Тимофеевич желал бы еще раз кой-что обговорить с фрязином, причем именно завтра ближе к вечеру, потому и просит князя Константина (меня то есть) никуда с подворья не отлучаться.
Честно признаюсь, я возликовал. Не иначе как старикан, прикинув все еще раз, понял, что тягаться с фряжским князем, который не сам по себе, а находится под опекой нынешнего спасителя Руси Михайлы Ивановича Воротынского, ему не с руки. Не тот расклад, не те козыри.
Да и глупо это – обвинять в воровстве человека, который не просто сам привез украшения, но и вдобавок вообще не нуждается в деньгах, что в состоянии легко и быстро доказать.
А вот мой ответный удар отбить и впрямь тяжело, даже учитывая отсутствие старухи и ее ученицы. Обвинение в отравлении царской невесты, пускай и не до конца доказанное, само по себе настолько серьезно, учитывая мнительность и подозрительность Иоанна Васильевича, что тут одной дыбой не отделаешься – Малюта все жилочки повытягивает. И не торопясь, по две-три за день.
Он это хорошо умеет.
Быть же виновником лютой смерти отца своей невесты я не хотел, и вовсе не потому, что миролюбив по натуре. Тут иное. Тогда между нами неминуемо встала бы его тень. Прямо из могилы. Страшная, черная, вся в крови. Нет уж. Лучше помириться с этим старым козлом. Тем более царь все равно женат, так что надежд у старика никаких, а один из самых близких людей столь именитого князя, как Воротынский, пускай пока без русских чинов, – оно весомо. Фряжские князья на дороге тоже не валяются. К тому ж с деньгами и не скупердяй – могу хоть сейчас поделиться половиной.
Признаться, в тот момент я слегка пожалел лишь об одном – зря так усердно надрывался на тренировках. Это ж уму непостижимо, сколько мне довелось нахватать синяков, шишек и ссадин, и, оказывается, все впустую. Нет, ратная наука – она всегда пригодится, но то же самое я мог получить и в более спокойной обстановке, то есть заплатив гораздо меньшую цену. Впрочем, мысль мелькнула и тут же пропала, бесследно растаяв как маленькое облачко от яркого солнца радостного возбуждения, охватившего меня.
Но все оказалось значительно хуже. Такое не могло мне присниться даже в самом страшном сне. То, что Долгорукий приурочил эту встречу со мной именно ко дню приезда в Москву царя, вовсе не случайно, я понял чуть ли не сразу, в первые же минуты откровенной беседы, едва Андрей Тимофеевич вывалил свои козыри. Да какие козыри!
Не прост был мой будущий тесть, ох и не прост. Это в карточной игре джокер бывает один-единственный, а в жизни… У Долгорукого их оказалось, как тузов, – аж четыре штуки, а самый главный из них – мое собственное оружие, то есть обвинение в отравлении Марфы Собакиной, причем организованном при моем непосредственном участии.
Дескать, есть у него видоки, которые могут показать и то, что я попросту притворился умирающим, дабы под благовидным предлогом попасть в дом к ведьме, и то, как я уговаривал старую Лушку продать ядовитые корешки. Как мне удалось подсунуть их Марфе и через кого – тут да, тут он не знает. Но в качестве доказательства можно ведь их и поискать на подворье Воротынского, да не просто поискать, а с умом.
Последнее слово Андрей Тимофеевич произнес с особым смыслом, и я это тоже понял как надо. Найдет он их. Обязательно найдет. Видать, есть у него человечек среди дворни Воротынского. Хороший человечек. Верный. Преданный. Но главное – готовый на все.
– Тогда-то уж всем ясней ясного станет, почто князь Михайла Иванович держал тебя тайно, а царю-батюшке о том ни гугу. Вестимо, коль фрязин для таких надобностей нужон, то и сказывать о нем никому не след, – мстительно скрипел он.
