Флэшмен - Фрейзер Джордж Макдональд
Говорят, что Кардиган был хотя бы отважен. Ерунда. Он был просто глуп, так глуп, что не способен был бояться. Страх — это эмоция, а все его эмоции умещались между животом и коленями, не достигая рассудка, и ему этого вполне хватало.
При этом всем его ни в коем случае нельзя назвать плохим солдатом. Кое-что из того, что считается недостатком для обычного человека, для военного является достоинством: например, тупость, самоуверенность, узколобость. Все три эти черты пышно расцветали в Кардигане, дополняясь мелочностью и аккуратностью. Он был перфекционистом, и кавалерийский устав заменял ему Библию. Все, что заключалось под обложкой этой книжицы, он исполнял или стремился исполнить с невероятным старанием, и помоги Господь тому, кто осмелится встать у него на пути к этой цели. Из него вышел бы первоклассный строевой сержант — только человек, способный проникнуть в такие неизведанные глубины глупости, мог повести шесть полков в долину Балаклавы.
То, что я уделил здесь определенное место этому человеку, происходит по причине того, что ему довелось сыграть немалую роль в карьере Гарри Флэшмена, и впредь главной моей целью будет показать, как Флэшмен из книги «Школьные годы Тома Брауна» превратился в прославленного Флэшмена, которому отведены четыре дюйма в справочнике «Кто есть кто?», и с годами становился значительно большей сволочью, чем в начале. Должен сказать, что он стал мне хорошим другом, хотя никогда не понимал меня, что, конечно, неудивительно. Я предпринимал все меры, чтобы этого не случилось.
К моменту встречи с ним в Кентербери я немало времени посвятил размышлениям над тем, как мне вести себя в армии. Укоренившееся во мне стремление к приятным и не всегда безобидным развлечениям мои современники, — вознося хвалу Господу по воскресеньям и строя козни своим братьям по Христу в остальные дни недели, — благочестиво называли не иначе как греховным. Но я всегда знал, как вести себя с начальством и сиять в его глазах, — эту мою черту еще Хьюз подметил, черт его побери. Так что и здесь я оказался на высоте, и хоть к тому времени я и немного знал о Кардигане, сумел сообразить, что внешний лоск он ценит превыше всего, поэтому сразу по прибытии в Кентербери принял соответствующие меры.
В штаб полка я прикатил в открытой коляске, сияя новеньким мундиром. За мной следовали мои лошади и повозка с имуществом. К несчастью, Кардиган не увидел моего въезда, но, по всей видимости, ему все передали, так что когда я предстал перед ним в его канцелярии, он пребывал в прекрасном расположении духа.
— Ну-ну, — произнес он, пожав мне руку. — Вот и мистер Фвэшмен. ‘ад видеть, сэр. Доб’о пожаловать в полк. Неду’ная вып’авка, а, Джонс? — обратился он к стоящему рядом офицеру. — Истинное удовольствие лицезреть сп’авного офицера. Какой у вас рост, мистер Фвэшмен?
— Шесть футов, сэр, — ответил я, что было достаточно точно.
— Ну-ну. И сколько вы весите, сэр?
Точно я не знал, но высказал предположение, что где-то двенадцать с половиной стоунов.
— Тяжеловат для легкого д’агуна, — заявил он, качая головой. — Но это не так ст’ашно. У вас отличная фигура, мистер Фвэшмен, да и вып’авка прекрасная. Несите службу хорошо, и мы отлично с’аботаемся. В каких краях вы охотились?
— В Лестершире, милорд.
— Лучше и быть не может, — воскликнул он. — А, Джонс? Очень хорошо, мистер Фвэшмен, буду ‘ад снова видеть вас. Ну-ну.
Могу сказать, что за всю мою жизнь никто не был так чертовски обходителен со мной, за исключением подхалимов вроде Спидиката, которые не в счет. Лорд произвел на меня прекрасное впечатление, правда, я не догадывался, что видел его в хороший час. В таком настроении Кардиган выглядел и вел себя довольно обворожительно. Выше меня, прямой, как пика, он был очень худым, непропорционально даже своим рукам. Хотя ему едва перевалило за сорок, у него уже была большая лысина, зато густая шевелюра за ушами и роскошные бакенбарды. У него был крючковатый нос, а синие глаза, выпуклые и немигающие, смотрели на окружающий мир с безмятежностью, свойственной знати, гордящейся, что даже самый далекий из их предков, и тот родился аристократом. Это был взгляд, за который любой выскочка готов отдать полжизни, взор избалованного дитя фортуны, беспрекословно уверенного в своей правоте и в том, что этот мир создан исключительно для его удовольствия. Взгляд, который в баранью дугу сворачивает подчиненных и служит поводом для революций. Этот его взгляд я увидел тогда, и он оставался неизменным все время нашего знакомства, даже во время переклички на Кадык-Койских высотах, когда гробовое молчание в ответ на названные имена засвидетельствовало потерю более чем пятисот из его подчиненных. [9]«Тут нет моей вины», — заявил Кардиган тогда, и он не просто верил, что это так, а твердо знал.
Не успел закончиться день, как мне пришлось увидеть его в ином расположении духа, но по счастью не я стал объектом его гнева, даже, скорее, наоборот.
Дежурный офицер, молоденький капитан по имени Рейнольдс, [10]с дочерна загорелым из-за службы в Индии лицом, провел меня по лагерю. С профессиональной точки зрения он был хорошим солдатом, только слишком флегматичным. Я держался с ним бесцеремонно, даже дерзко, но он никак на это не отреагировал, ограничившись рассказом о том, что есть что и подыскал мне денщика. Закончился обход в конюшне, где разместили мою кобылу, ее я, кстати, окрестил Джуди, и жеребца.
Грумы постарались на славу, наводя лоск на Джуди, — и в Лондоне нельзя было увидеть лучшей верховой лошади, — и Рейнольдс принялся восхищаться ей, и тут надо было случиться так, что появляется наш милорд, да еще злой, как черт. Натянув поводья прямо перед нами, он трясущейся от злости рукой указал на приближающееся ко двору конюшни подразделение во главе с сержантом.
— Капитан ‘ейнольдс! — рявкнул полковник, с алым от ярости лицом. — Это ваше под’азделение?
Рейнольдс сказал, что да.
— И вы видите их чепраки? — ревел Кардиган. — Вы видите их, сэр? Какого они цвета, хотел бы я знать? Вы не скажете мне, сэр?
— Белые, милорд.
— Белые? Да неужто? Вы что, идиот, сэр? Или вы дальтоник? Они не белые, они желтые — от не’яшливости, неоп’ятности и неб’ежности. Они грязные, скажу я вам.
Рейнольдс молчал, и Кардиган просто взбесился от ярости.
— Без сомнения, это отлично сошло бы для Индии, где вам, скорее всего, пришлось изучать свои обязанности. Но при мне это не пройдет, вы поняли, сэр?
Взгляд полковника пробежался по конюшне и остановился на Джуди.
— Чья эта лошадь?
Я ответил, и он с торжеством посмотрел на Рейнольдса.
— Видите, сэр: офицер только что прибыл в полк, а уже может показать вам и вашим хваленым парням из Индии, как надо исполнять свой долг. Чепрак у мистера Фвэшмена белый, сэр, такой, какой должен быть ваш — мог быть ваш, если бы имели хотя бы понятие о дисциплине и порядке. Но он у вас не такой, скажу я вам, сэр.
— Чепрак мистера Флэшмена новый, сэр, — заметил Рейнольдс, чтобы было совершенно справедливо. — Наши выцвели от времени.
— Конечно, теперь вы будете искать оправдания! — отрезал Кардиган. — Скажу вам, сэр: если бы вы знали свое дело, они были бы вычищены, а если это не помогает — заменены. Но вы, ясное дело, не имеете об этом ни малейшего понятия. Ну-ну. Для Индии ваша не’яшливость, как я полагаю, была те’пима. Но здесь это не пройдет, имейте в виду! Завтра чепраки должны быть чистыми, вы слышали, сэр? Чистыми, или вы за это ответите, капитан ‘ейнольдс!
С этими словами он ускакал прочь, гордо задрав вверх голову, и до меня донеслось его «Ну-ну», когда он заговорил с кем-то за оградой двора конюшни.
Я был совершенно обрадован тем, что меня отметили, точнее, даже похвалили, и имел глупость поделиться этим с Рейнольдсом. Тот смерил меня взглядом, будто в первый раз увидел, и голосом, звучащим немного гортанно, как у валлийца (это приобретается за годы службы в Индии), сказал:
