Миссия России. В поисках русской идеи - Борис Вячеславович Корчевников
И второе: подчинив Церковь себе, царь лишился в ее лице необходимого для правителя критика, ходатая, советника. То, чем был для Петра в свое время святой Митрофан Воронежский. Но таковой может быть только свободная Церковь, а Петр ее как бы закрепостил. «Насильное встраивание Церкви в государственный аппарат фактически поставило ее в подчиненное положение и отвергло византийский идеал священной симфонии»[8].
Больше того, духовенство стали называть «запуганным сословием». Оно опускается или оттесняется в социальные низы. Лучшие из него замыкаются внутри себя, уходят во «внутреннюю пустыню» своего сердца, ибо даже во «внешнюю пустыню» в XVIII веке уходить было нельзя. И это, конечно, страшный порок Петровской эпохи: запуганное духовенство – это как запуганный воин. Это «соль, потерявшая силу», которая уже «никуда не годится» (Матф., 5:13), опасное повреждение, которое родит многие следующие русские болезни и катастрофы.
Нового в идее Петра ничего не было – он взял за модель западный образец государственных церквей, в основном из протестантских стран. Но в основе этого устроения лежал принцип разграничения светского и религиозного, причем с жестким смещением акцентов жизни страны на первое. Все, что мы видим теперь во всем мире, особенно на Западе – абсолютное вытеснение Церкви на периферию жизни, ее маргинализация – плоды той западной постановки отношений между светской и духовной жизнью, которой так вдохновился царь Петр.
Да, Синод не ударит по самой сердцевине церковной жизни – таинства ее останутся благодатными, Святой Дух будет по-прежнему жить в ней, что видно по явленным в эти века святым, но в сознании людей Церковь будет чем дальше, тем настойчивее ассоциироваться с государственной машиной, в том числе и из-за отсутствия или крайне редких новых канонизаций в синодальный период. Церковь будет восприниматься как дань народной традиции, как «история под стеклом», что есть ложь: Церковь всегда про будущее в бо́льшей мере, чем про прошлое.
Еще один красноречивый символ религиозной революции Петра: надпись на Исаакиевском соборе, построенном в честь покровителя Петра Исаакия Далматского (в день его памяти царь родился): «Господи, силою твоею возвеселится царь» (Пс. 20:2). Из тысяч строчек Псалтири именно эту избирает Петр. Вроде бы смысл хороший: полное упование царя на Бога, полное Ему доверие, вера в то, что «сердце царя – в руке Господа» (Притч 21:1), но почему-то не оставляет чувство какой-то фальши, какой-то неправды, будто Церковь уже используют не для церковных, а для государственных задач.
Да, Церковь может укрепить государство (главная цель Петра) – только она и может, – но это происходит тогда, когда народ искренне в Боге живет. И подлинная духовная сила народа, черпаемая только в Боге, становится силой государства, толкает его на колоссальные созидательные свершения и прорывы. Но это как итог, как плод искреннего обращения народа к Богу, это нельзя симулировать, в это невозможно сыграть, это не может быть декорацией. А просто «использовать» Церковь, касаться ее прагматично – нельзя. Результата не будет. Точнее, будет антирезультат: самый близкий пример – перед нашими глазами: политики на Украине пытались использовать Церковь в политических целях, в итоге случились раскол церковный, усугубивший раскол всего общества, и война.
Но Петр, похоже, не разбирал этих тонкостей, его задача – подчинение всего и вся государственным интересам, и Церковь не должна была стать исключением.
Несмотря на всполохи религиозного чувства в ранние годы, несмотря на то, что через великих собеседников из святых людей Петра явно касался Святой Дух, царь не был внимателен к духовному опыту, целиком вдохновленный примерами западной протестантской рациональности. Он, похоже, в какой-то момент совершенно остыл к религии и большую часть жизни доживал как бы религиозно глухим, соответствующее чувство в нем было либо мертво, либо совсем не развито. Философ-славянофил Юрий Самарин заметил о Петре: «Он не понимал, что такое Церковь, он просто ее не видел, и потому поступал, как будто ее не было». Видимо, в этом и стоит искать источник столь грубой, расколовшей общество религиозной реформы.
Ключевский писал о Петре очень просто: «Петр Великий по своему духовному складу был один из тех простых людей, на которых достаточно взглянуть, чтобы понять их». Простота Петра – в его предельной однобокости: он весь жил в сфере материального, вещественного. Он был слеп к тому, что лежит за этими границами. Об этом нечувствии говорит еще один эпизод из его посещения родины Лютера, Виттенберга.
Дом основателя протестантизма до сих пор хранит автограф царя Петра, написанный мелом. В кабинете реформатора Петр увидел чернильное пятно на стене – про него царю тут же рассказали легенду: якобы во время работы над сочинениями Лютеру явился сам дьявол – и тот запустил в нечистого чернильницей, чтобы не отвлекал от дела. Чтобы посмотреть на этот след сатанинского присутствия, в музей стекалось много народа. Но высокий гость из России не стал удивляться, вместо этого послюнявил палец, потер пятно, обнаружил, что оно мажется, взял мел и написал на стене: «…чернила новые, и совершенно сие неправда».
Свите своей Петр потом еще пояснял, что не мог такой мудрый муж, как Лютер, полагать дьявола видимым.
То есть это не вязалось с тем, чему Петр в протестантизме как раз симпатизировал: с их скепсисом к мистике, к церковным таинствам и тайне духовной жизни, которую хранит православие, с их бунтарским и рациональным духом – со всем тем, чем Петр заражался, вероятно, еще и в объятиях своей страсти юных лет.
Анна Монс и Евдокия Лопухина: две женщины юности Петра
Истоки петровских преобразований можно искать и в районах прежней Немецкой слободы в Москве, где среди лютеран прошла юность царя. Вероятно, это отсюда петровская увлеченность протестантскими идеалами: антицерковностью и антиобрядностью, отвержением таинственной духовной стороны жизни Церкви, неверно интерпретированной «рациональностью».
В Старокирочном переулке (название тоже от нем. «кирха» – церковь) до сих пор стоит дом Анны Монс – горячей ранней любви Петра. Это единственное здание постройки XVII века, сохранившееся от Немецкой слободы.
Монс была младшей дочерью золотых дел мастера Иоганна Георга Монса. Государь всерьез думал жениться на ней. В день своего возвращения из Великого посольства на Запад 25 августа 1698 года Петр первым делом приехал сюда, к ней, и только через неделю, 3 сентября, встретился с женой, Евдокией Лопухиной, – одной из самых трагических фигур века.
Насильно постриженная Петром в монахини традиционного для бывших царевен Суздальского Покровского монастыря, Лопухина не хотела и не смогла жить жизнью инокини – в итоге вышло страшное поругание над таинством и обетом. Жила она тут, как мирянка,
