Ив Жего - 1661

— Продолжайте. Они взяли бумаги, не так ли?

Кольбер кивнул.

— Какие? Где?

Мазарини почти кричал.

— Там такой беспорядок, ваше высокопреосвященство, что пока нам не все удалось проверить, хотя Роз складывал бумаги согласно вашим распоряжениям. Тем не менее они захватили много бухгалтерских счетов, что хранились в опечатанных сундуках у стены, — Туссен Роз это подтверждает. А еще он видел, прежде чем потерял сознание, как они взламывали инкрустированный секретер…

Кольбер смолк, услышав леденящий вздох кардинала.

— Он упомянул не то об одной, не то о нескольких картонных папках с письмами, а также о двух кожаных — рыжеватых и еще об одной — гранат…

Кардинала бросило в дрожь.

— Кроме того, пропали кое-какие зашифрованные бумаги. Я велел Розу составить подробный перечень похищенного, и как можно скорее.

Кардинал оцепенел и какое-то время пролежал в полной неподвижности. Придя в себя, он медленно покачал головой.

— Кто знает о погибших и о краже?

— Роз, четверо наших гвардейцев из числа самых верных, Мольер и кое-кто из его комедиантов. Впрочем, это не страшно. Гвардейцы преданы нам душой и телом, а паяцам мы пригрозили — сказали, дело это, мол, государственное, и если кто сболтнет лишнее, то отправится прямиком в Бастилию… Завтра у них премьера, так что они будут помалкивать, чтобы не сорвать спектакль, — насчет них я спокоен. Конечно, один день мы потеряли, однако немного времени у нас в запасе еще есть.

— Хорошо. Выдайте от меня вознаграждение труппе. Деньги помогут им крепче держать языки за зубами. Что до остального, Кольбер, глядите в оба и поторопитесь с поисками. Мне нужны эти бумаги. У нас слишком много врагов, и они тем более могущественны, что в лицо мы знаем далеко не всех. Примечайте каждую мелочь, когда будете искать похищенное, каждую. Час суровых испытаний пробил: сначала весть о моем недуге, а тут еще эта кража — да, мы стали слишком уязвимы. От расторопности наших агентов, Кольбер, зависит моя участь, да и ваша. А может, и больше, — прошептал кардинал, пристально глядя на собеседника.

Кольбер молча поднялся, отвесил низкий поклон и неслышными шагами направился к двери. В спальне снова воцарилась было тишина, как вдруг кардинал окликнул Кольбера, когда тот уже стоял в дверях:

— Кольбер!

— Ваше высокопреосвященство?

— Заберите у Роза все бумаги из моего личного кабинета. Найдите место надежней и спрячьте их там. Затем возвращайтесь. Надо еще обсудить мое завещание.

Кольбер отвесил еще один поклон и, пятясь, вышел из спальни. Когда он повернулся, на его лице читалась озабоченность, а кроме того — едва сдерживаемое возбуждение.

4

Лес Фос-Репоз — воскресенье 6 февраля, два часа пополудни

— Бей! Бей!

Дав шпоры лошади, юный король почувствовал опьянение от последних мгновений охоты. Туго натянув поводья, он пустил белого коня следом за обер-егермейстером, мчавшимся шальным галопом по тропинке через овраг, куда свора загнала кабана. С пеной, клочьями свисавшей из пастей, изнуренные долгими часами травли, псы теснили выгнувшегося дугой дикого зверя к земляному откосу, откуда торчали корни росших наверху деревьев. Однако разъяренный кабан страшными ударами острых клыков расшвыривал самых дерзких псов одного за другим. Они валялись со вспоротыми животами и жалобно скулили, но их скулеж заглушал сиплый лай других собак, обезумевших от запаха крови. Людовик XIV соскочил с коня и, хлопнув его по крупу, отогнал прочь. Трое спутников с тревогой наблюдали за тем, какой опасности готов был подвергнуть себя юный король. К ним присоединился обер-егермейстер. Улыбаясь, король протянул руку, обер-егермейстер склонился и вложил в нее, держа за лезвие, длинный охотничий нож. Затем, все так же не поднимая головы, он отъехал в сторону, пораженный милостью, которую оказал ему государь, решив прикончить зверя его оружием.

Король отстегнул плащ, теперь его грудь защищала только кожаная перевязь.

— А сейчас, господа, — обратился он к обступившим его спутникам, — поглядим, что у этой свиньи в брюхе.

Сжимая в кулаке оружие, окруженный загонщиками с копьями, двое из которых держали наперевес мушкеты, король сделал несколько шагов вперед и ступил под прикрытие заиндевелых ветвей.

— Осторожней, сир, земля скользкая.

Король надменно улыбнулся.

— Не бойтесь, господин д'Артаньян. Я стою крепко, к тому же в версальских лесах мне знакома каждая кочка.

Между тем кабан едва держался на дрожавших ногах, обессиленный натиском собак, чьи клыки уже добрались до его боков, оставив на шерсти множество кровавых следов.

Король остановился и, глубоко вздохнув, втянул холодный воздух, насыщенный запахом влажных листьев и крови. Перепачканный до пояса землей, обутый и одетый в кожу, в кожаных же перчатках, с обнаженной головой, обрамленной волосами, стянутыми на затылке толстой бархатной лентой, с потным, измазанным грязью лицом, король Франции, несмотря на свой маленький рост, держался прямо и твердо, исполненный задора и высокомерия.

Он вспомнил другую охоту, когда четырехлетним мальчонкой вырвался из рук приглядывавшего за ним мушкетера и кинулся с восторженной улыбкой к отцу; его белокурые кудри развевались на холодном утреннем ветру, обжигавшем припухшие от недосыпа глазенки; и сердце его, сердце четырехлетнего мальчишки, переполнилось страхом и радостью, когда он увидел, как отец вытирает о шерсть на груди поверженного оленя нож, липкий от темной, почти черной крови. Та прогалина очень походила на эту, через которую только что проехали охотники. Те же деревья, только тогда они были на пятнадцать лет моложе.

Да и ехали они тогда точно так же — стремя в стремя; он сидел, опершись на головку передней луки отцовского седла, прижавшись личиком к отцовской перчатке, насквозь пропахшей зверем — его потом и кровью. Он заснул, а проснулся уже на скамье в охотничьем домике от возгласов и смеха, среди которых особенно выделялся голос герцога д'Эпернона, раскатистый, точно барабанная дробь. По возвращении во дворец камеристка обмывала его, не жалея воды, и то и дело громко вскрикивала при виде красных пятен у него на камзольчике, на перевязи через всю грудь и на волосах. Он и сам смеялся от души, глядя, как в фаянсовую купель сливалась вода, растекаясь по белоснежно-чистому дну красноватыми струями.

Версаль стоял на том же месте, среди тех же лесов, овеянных теми же запахами; там же витала и душа его отца — вдали от неистового городского шума и злобы, переполнявшей Париж вместе со всеми его обитателями… А Версаль стоял все там же, олицетворяя надежду, которая непременно должна сбыться…