Густав Эмар - Золотая лихорадка
— Трактирщик провожал его глазами до тех пор, пока он не скрылся из виду, а потом пробормотал несколько слов, я расслышал только одно.
— Что именно?
— Эль-Бюитр.
— Гм! И это все?
— Да.
— Не очень-то много вообще, а для меня и того меньше… Но каким образом узнали вы эти новости? Вы ведь, надеюсь, не состояли поверенным этого негодяя?
— Конечно, нет… Я сделался его поверенным против его желания, хотя и самым простым способом: мой кварто находится над его комнатой, и я слышал, как он отворял окно и как говорил сам с собой.
— Все это так, но, к несчастью, вы ничего не слышали.
— Нет, слышал имя.
— Но это имя не имеет для нас никакого значения.
— Напротив, оно имеет громадное значение.
— Каким образом?
— Это имя, Эль-Бюитр28, носит знаменитый главарь сальтеадоров, шайка которого опустошает всю эту провинцию уже почти целый год… Теперь, надеюсь, вы понимаете?
— Клянусь честью! — вскричал полковник, поспешно вставая. — Теперь и я понимаю!
III. Рыцари большой дороги
Теперь мы покинем месон де-Сан-Хуан и перенесемся мили на две дальше, где читатель познакомится с новыми лицами. Не более чем в ста пятидесяти шагах от месона де-Сан-Хуан дорога постепенно начинает сужаться, неровность почвы становится ощутимее, горы сближаются, точно желая подать руку одна другой, и притом так резко и неожиданно, что образуют длинное и узкое ущелье, сдавленное между отвесными кручами, состоящими из базальтовых глыб, от ста до ста пятидесяти метров высотой. Это место известно в Мексике под названием Ущелья дель-Маль-Пасо.
Проехавший это ущелье путешественник снова видит перед собой прежний пейзаж: перед ним раскидывается прелестная долина, через которую протекает большая река.
С обеих сторон ущелья дель-Маль-Пасо и даже еще немного раньше начинаются непроходимые леса; чужестранцы пробираются здесь только с топорами в руках, так как они не могут знать те узкие, едва заметные тропки, которые после бесчисленных изгибов ведут в самую чащу.
И вот в эти-то леса мы и просим читателя последовать за нами.
На обширной прогалине, в центре которой, треща, горел, как факел, восьмидесятифутовой высоты кедр, человек двадцать мужчин в оборванной одежде, представлявшей собой смесь роскоши и нищеты, отлично вооруженных, сидели группами и бражничали.
Недалеко от них стояли их лошади, полностью оседланные, и с наслаждением жевали альфальфу и вьющийся горошек, а на опушке леса четверо или пятеро часовых, неподвижные, как бронзовые статуи, внимательно осматривали окрестности.
Немного в стороне, сидя на пнях почти вровень с землей, беседовали двое мужчин, посылая друг другу в лицо громадные клубы табачного дыма.
Старший из мужчин был субъектом лет двадцати семи — двадцати восьми, в великолепном костюме богатых мексиканских асиендадос; длинные белокурые волосы ниспадали на плечи густыми прядями, черты лица были изнежены, но его нос в виде клюва хищной птицы, светло-голубые глаза и узкий лоб придавали физиономии отпечаток низости и холодной жестокости. Разговаривая, он небрежно пощелкивал курком американской винтовки с серебряной насечкой.
Насколько первый был высок, хорошо сложен, с приятными манерами, настолько второй собеседник был мал, коренаст и вообще несимпатичен. Богатый костюм, не гармонируя с наружностью, делал его еще более отталкивающим. Он был похож на шакала, по кровожадности и свирепости не уступающего льву, но не обладающего ни его благородством, ни его храбростью.
Эта прогалина была одним из главных мест сборищ шайки Эль-Бюитра, грозного бандита, который в то время свирепствовал в штате Гвадалахара… Люди, собравшиеся на этой прогалине, составляли его шайку, а собеседниками были сам Эль-Бюитр и Эль-Гарручоло, его лейтенант и самый близкий друг.
Тут необходимо сделать одно интересное замечание: беседа друзей велась не на испанском, а на английском языке.
— Гм! — проговорил Эль-Гарручоло, затягиваясь табаком и выпуская дым обратно через рот и через нос. — Понять не могу, почему именно вам так не нравится наша профессия, Джон? А мне она, наоборот, кажется очаровательной… Здешние мексиканцы смирны, как овечки, их можно грабить сколько угодно, и они даже и не пикнут… Надеюсь, вы не станете отрицать, милейший мой, что здесь, отпарывая одни только пуговицы от их панталон, мы зарабатываем гораздо больше, чем нам могло бы дать ограбление богатейшего из наших джентльменов.
— Все это так, друг мой, — отвечал Эль-Бюитр, с недовольным видом отбрасывая в сторону свою сигаретку. — Я ничего не могу сказать против. Доход мы имеем здесь прекрасный, опасности никакой, в этом отношении я с вами согласен. Но…
— Ну? Что же вы остановились? Продолжайте.
— Я хотел сказать вам… Неужели же мне суждено весь век только этим и заниматься?..
Эль-Гарручоло весело расхохотался.
— Так вот где вам трет седло? — сказал он, пожимая плечами. — Вы с ума сошли, compadre. Каждому человеку суждено делать то, чем он в данную минуту занимается, в особенности же, когда он сам выбрал это занятие…
— Вы этим хотите сказать…
— Только то, что говорю, — ничего больше. Когда я нашел вас в Мехико под арками на Пласа-Майор, вы лежали с кинжалом, воткнутым в грудь по самую рукоятку, и без единого реала29 в кармане. Мне следовало бы — caspita!30 — оставить вас подыхать, как собаку, а не возиться с вами и вас лечить… По крайней мере, теперь я не слышал бы этого безумного бреда!
— Почему же вы так не сделали? Я, правда, умер бы, но зато не запятнал бы позором честное имя.
— А ну его к черту! И честное имя, и того, кто его носит! Вы меня просто из себя выводите, мой милый, вашими смешными претензиями. Вы так увлечены этой вашей дурацкой манией благородства, а вам не мешало бы помнить, что вы не что иное, как найденыш.
Эль-Бюитр нахмурил брови и, схватив за руку лейтенанта, сказал ему:
— Довольно об этом, Редблад31! Я ведь уже говорил, кажется, и несколько раз, что не желаю слышать никаких шуток на этот счет.
— Ба-а! Что такое, в сущности, найденыш? Тут по-моему и сердиться-то не из-за чего… Это такой несчастный случай, за который нельзя делать ответственным даже самого честного человека.
— Вы мой друг, Редблад, или, по крайней мере, стараетесь казаться моим другом?
— Точно так же, как и вы, благородный сэр Джон Стенли, — перебил его бандит. — Пожалуйста, не высказывайте таких подозрений на мой счет, они меня оскорбляют и коробят сильнее, чем вы думаете. Я принадлежу вам так же, как лезвие моего ножа принадлежит рукоятке… Я ваш телом и душой… У меня только и есть одна эта добродетель, не отнимайте же ее у меня.
