Евгений Салиас-де-Турнемир - Принцесса Володимирская
Человек среднего роста, гладко обритый, некрасивый, с маленькими серыми глазами и тонкими злыми губами, вышел в приемную, важно, медленно шагая по мягкому ковру. На нем был длиннополый атласный кафтан, подбитый лиловым, а на груди – крест и знак кардинальского достоинства.
Он принял молодую женщину любезно, но сухо и стал расспрашивать ее. При первых же словах Людовика объяснила епископу, что желала бы переговорить с ним наедине. Тогда епископ попросил ее войти за ним в его кабинет.
Через час времени молодая женщина вышла. Кардинал провожал ее с совершенно иным выражением лица, более любезно. Он довел ее до последней горницы и просил позволения приехать к ней, чтобы отдать визит.
Молодая женщина тоже вышла из кабинета с другим выражением лица. Очевидно, там происходило объяснение. Лицо ее было заплакано; она была сильно взволнована, дышала тяжелее, и когда явившийся аббат предложил ей руку, чтобы вести к экипажу, то заметил, что рука молодой женщины сильно дрожит.
Аббат даже не понимал, почему это гостья вышла от господина кардинала-епископа в слезах и в волнении, – стало быть, тут кроется какая-нибудь тайна.
И, посадив женщину, произведенную им в графини, в ее карету, аббат ворочался озабоченный, как бы узнать, в чем заключается тайна. В однообразной обстановке его жизни в замке епископа, в качестве его адъютанта, всякое появление красивой женщины-чужеземки было чуть не событием. Узнать тайну от самого епископа было, конечно, немыслимо. Кардинал вообще не был болтлив, жил замкнутой жизнью, много читал и писал, переписывался со всеми прелатами Франции и Италии и имел сношения со всеми католическими странами.
На этот раз, вернувшись в свой кабинет, епископ долго стоял у своего стола, покрытого книгами, бумагами и рукописями, и наконец проговорил:
– Надо будет написать отцу Станиславу в Краков, он мне все разъяснит. А это надо будет спрятать.
И епископ взял со стола большой пакет, оставленный его посетительницей, и запер его в большое резное из дуба бюро.
Молодая женщина вернулась домой.
Тантина ждала ее на подъезде и тревожно пригляделась к ее лицу, когда она выходила из кареты. И ее, как и аббата, удивило, что молодая женщина вернулась из гостей от епископа с неестественно румяным лицом и заплаканными глазами.
– Как вы себя чувствуете? – был первый вопрос Тантины. – Наверное, устали?
– Да, милая Тантина, очень устала и чувствую себя совсем нехорошо или, лучше сказать, – грустно усмехнулась она, – чувствую себя накануне давно ожидаемого…
VI
В этот вечер Тантина рано уложила в постель свою полузнакомку и села около ее постели, так как Людовике не хотелось спать и она просила старушку позабавить ее, рассказать что-нибудь.
Тантина вздохнула и, глядя на красивую головку молодой женщины, покоившуюся на белой подушке, вымолвила:
– Я расскажу вам не сказку, а действительное происшествие, а конец вы сами доскажете мне.
Голос Тантины был далеко не шутлив, а с оттенком даже печали. И старушка стала рассказывать о том, как одна женщина, поселянка Сионской долины, жила счастливо в своей деревушке, прижила детей, женила их, повыдала замуж, сделалась бабушкой, потом всех потеряла и осталась одна. Средства к жизни у нее сравнительно очень большие, но девать состояние ей некуда. И вдруг нежданно явилась к ней, содержательнице постоялого двора, незнакомая красавица, очевидно важная барыня. Незнакомка эта сразу понравилась старушке настолько, что она поехала с ней, несколько лет не выезжая из своей деревушки. Эта чужеземка, одинокая на чужбине, очевидно, находится в исключительном положении. У нее есть родня, но она, вероятно, покинула родной кров, провожаемая… не благословениями! Она будет скоро матерью, а между тем у нее нет мужа. Положение, в котором она находится, таково, что ничего нельзя сказать с верностью. Надо надеяться на счастливый и благополучный исход, но все в руках Божьих. Если бы, по воле Божьей, случилась какая беда, то что же будет с ребенком? Старуха, которая из любви и отчасти по какому-то странному велению судьбы поехала за этой иноземкою, ничего не знает о ней, и в случае грустной необходимости она даже не будет знать, что делать.
– Я кончила, – прибавила Тантина, – теперь доскажите конец сами.
– Вы правы, милая Тантина, – отозвалась молодая женщина, и слезы блеснули в ее глазах. – Но видите ли, с одной стороны, я не могу, не должна ничего сказать вам, хотя верю вашей скромности, а с другой стороны, – прибавила она, усмехаясь, – я не собираюсь умирать, я хочу жить. Скажу вам одно, для того только, чтобы успокоить вас. Если бы случилась какая беда, – давайте говорить прямо, – если бы я умерла, то господин епископ знает все. Его я назначаю как бы своим душеприказчиком, а вас, милая Тантина, няней и попечительницей моего будущего ребенка. Довольны ли вы?
– Да, если господин епископ знает все, знает, кто вы и откуда, если мое предположение верно, что вы ездили к нему не с простым визитом и недаром вернулись оттуда взволнованная и в слезах, тогда я успокоюсь. Заговорить об этом с вами я считала своим долгом. Но я точно так же, как и вы, надеюсь, что все будет слава богу.
– В этом нет никакого сомнения, милая Тантина. Эта обстановка, тайна, которой я окружаю себя, все это подействовало немножко на ваше воображение и направило ваши мысли на разные дурные предчувствия. Нет, милая, мне нельзя, не надо умирать: это было бы бессмыслицей. И даже вам не следовало бы наводить меня на такие грустные размышления. Ну да до свиданья. Я устала, мне хочется заснуть.
Тантина поднялась со своего стула и хотела уходить в свою горницу, но молодая женщина протянула к ней руки и выговорила:
– Поцелуйте меня. Вы такая женщина, каких, конечно, мало на свете. Если бы я не знала наверное, что вы мне ответите отказом, то я попросила бы вас теперь же оставить родину и последовать за мною всюду, куда я поеду, в Италию и, наконец, в мое отечество. Вы говорите, что остались круглой сиротой, что вас ничто не привязывает к жизни после ваших потерь, отчего бы вам не поискать счастья, хоть дружбы, под конец вашей жизни, между чужих людей? Подумайте об этом.
– Господь с вами! Куда мне на старости лет ездить по разным чужим землям искать то, что отнял у меня Господь здесь. Почивайте, я потушу свечу.
Тантина зажгла маленькую лампадку, потушила свечу и в полумгле оглянулась на молодую женщину, улыбаясь, кивнула ей головой и тихими шагами вышла из горницы.
Долго в этот вечер не спалось старушке. Давно уже столько мыслей не роилось и не путалось в ее голове. Еще два или три дня назад она часто не знала, о чем думать; в голове ее было так же пусто, как и на сердце, а теперь столько вопросов, важных и неразрешимых, приступали к ней со всех сторон. Теперь было о чем думать, тревожиться, бояться; теперь было чем жить сердцу и голове.
