Георгий Свиридов - Ринг за колючей проволокой
— Скоро мы дойдем, — извинительным тоном сказала Лейли. — Я живу рядом с парком.
Андрею стало жаль расставаться со своей спутницей, он замедлил шаги. Девушка с опаской оглядывалась по сторонам.
— Тут ночью страшно, — тихо сказала она. — Я никогда не хожу одна…
Андрей сильней прижал ее локоть. Почувствовав мышцы его рук, Лейли гордо выпрямилась: можно ли быть трусихой, когда идешь с таким юношей! Поровнявшись с массивной аркой парка, Андрей остановился:
— Лейли, покажите мне ваш парк.
— Парк? — переспросила оторопевшая девушка. — Сейчас? Но меня ждут дома.
— Мы недолго, мы быстро.
Андрей, волнуясь, ожидал ответа. Ему хотелось удержать около себя эту девушку как можно дольше. Еще немного, хоть несколько минут.
— Только посмотрим реку и вернемся, — доверчиво согласилась Лейли.
В ночи старый парк выглядел удивительно причудливо. Южные великаны карагачи бросали мохнатые тени на узкие дорожки. На темно-зеленом фоне вырисовывались светлые скульптурные группы. Они, словно живые, протягивали руки.
Лейли и Андрей миновали спортивную площадку, детский городок, спустились по широкой мраморной лестнице вниз к реке.
…Взгляд боксера скользнул поверх грязных, заросших и усталых лиц и уткнулся в дощатые стены вагона. А перед его глазами мерцал полумесяц, отраженный в рябых волнах реки…
Лейли молчала. Они сидели на берегу, на мягкой, чуть влажной, траве. Река шумно несла свои воды. Отраженный в ней полумесяц дрожал и становился похожим на щербатую золотую подкову. А древние корявые ивы склонили свои тонкие длинные ветки к неровным берегам, кое-где касаясь воды. На противоположном берегу, за железной оградой и темными силуэтами деревьев, возвышались корпуса Ташсельмаша. Из длинных труб вместе с клубами дыма вылетали красные искры. Доносился ровный, как дыхание, монотонный рокот. Завод работал, завод не знал отдыха.
Лейли… это очень поэтичное нежное имя. Это красивое имя. Это восточное имя. Но мать у нее русская. Андрей закрыл глаза, чтобы еще раз вспомнить полузабытый образ. У Лейли жгучие черные косы и светлые бирюзовые глаза. У нее смуглые ноги и светлое с нежным румянцем лицо. Она не была похожа на узбечку И все-таки она была узбечкой. Никогда после Андрей не встречал такого удивительного сочетания красок. Но именно это и делало прекрасным лицо Лейли.
Что было потом? Потом они долго сидели рядом. Это был единственный лирический вечер в жизни Андрея. Но он понял это лишь много времени спустя. О чем же они говорили? Конечно, о боксе
— Bы очень нервничали сегодня? — спросила Лейли. Андрей улыбнулся:
— Что вы! Ведь бокс укрепляет нервную систему. Вам это кажется странным? А боксер, если хочет побеждать, должен иметь железное спокойствие… Знаете, Лейли, когда человек научится быть спокойным в бою, он всегда сумеет правильно оценить обстановку, найти верный путь к победе.
Увлекшись, Андрей продолжал:
— Боксер похож на шахматиста. На каждый удар есть защита, на каждую комбинацию можно найти ответную. Правда, у шахматиста на обдумывание хода есть минуты, порой даже часы. А у боксера — секунды, иногда десятые доли секунды…
Когда Андрей остановился, чтобы перевести дух, Лейли кротко сказала:
— Мне бы домой пора, Андрей.
Бурзенко улыбнулся своим воспоминаниям. Вечер, который больше никогда не повторялся, он провёл по-мальчишески наивно. Он не поцеловал Лейли, не обнял девушку, от которой получал так часто письма вплоть до самого плена.
Через неделю Андрея вызвали в военкомат. Он призывался на действительную службу. Когда же это было? Давно, около трех лет назад, в конце августа 1940 года.
Глава третья
Четвертые сутки пути, четвертые сутки мучений. Днем — жара и духота, а ночью — дрожащий свет осветительных ракет, топот кованых сапог по железной крыше, стрельба из автоматов. И при каждом выстреле люди вздрагивали, прислушивались. Что там?
Усману стало совсем плохо. Андрей делал все, что мог, чтобы облегчить страдания друга. Вот и сейчас он вытер тыльной стороной ладони вспотевший лоб, слез с нар и осторожно взял на руки вялое тело Усмана. Переступая через людей, лежащих на полу, он нес его к двери.
— Ты что? Опять свой воздух отдаешь? — узколицый солдат с крючковатым носом в изумлении покачал головой. — Ай-яй-яй… Себя береги, а этот уже… долго не протянет…
Андрей так посмотрел на солдата, что тот сразу прикусил язык.
Иван Иванович помог Андрею получше устроить Усмана возле двери. Туркмен не мог сидеть, валился на бок. Андрею пришлось взять его правой рукой под мышки, а свободной левой вплотную прислонить голову Усмана к щели. Тот очнулся, пришел в себя. Слабой рукой обнял Андрея за шею — так удобнее сидеть.
— Спасибо… — повторял он, — сог бол…
Поезд вдруг начал тормозить. При каждом толчке голова туркмена ударялась о дверь. Бурзенко просунул свою ладонь между щекой товарища и нагретыми досками двери, смягчая удары. После нескольких толчков эшелон остановился. В наступившей тишине раздались резкие команды конвоиров. Затем все стихло.
В вагоне напряженное молчание.
Проходит час, второй.
С нар поднимается Пельцер и негромко предлагает:
— Споем, что ли?
Ему никто не отвечает.
Со стороны паровоза послышались позвякиванье кованых каблуков по асфальту, отрывистые слова на немецком языке.
— Идут!
Все разом повернулись к Пельцеру:
— Переводи…
Старик долго прислушивался, прислонив ухо к дверной щели, и сообщил:
— Будут выгружать.
В дальнем углу кто-то ахнул. Матрос встал.
— Причалили…
Медленно тянулось время. Каждая минута казалась вечностью. Потом снова прозвучали команды, был слышен лязг открывающихся дверей, глухие удары, крики…
— Ну, товарищи, — сказал Иван Иванович, — готовьтесь знакомиться с заграницей. Помните, вы — советские люди. Высоко несите это звание!
Щелкнул замок, и с грохотом распахнулась дверь. В лица ударил сноп солнечного света. Яркой голубизной сияло небо. От пьянящей свежести воздуха закружилась голова…
— Выходи!
На товарную площадку высыпали заключенные.
Андрей, придерживая Усмана, осторожно вышел из вагона.
Как приятно стоять на земле! Стоять, ощущая теплую твердь, ходить, бегать, вдыхать полной грудью свежий воздух.
Жмурясь от солнца, Бурзенко осмотрелся. Справа он увидел серое вокзальное здание. Прямо в зелени садов поблескивали красной черепицей островерхие крыши домов. Слева тянулись массивные каменные склады. А вокруг, опоясывая город, возвышались горы. Они были темно-зелеными. Покатые вершины их, покрытые хвойным лесом, казались Андрею похожими на спины дикобразов.
