Заблудшие - Алексей Супруненко

— Чего приперся? — особо не церемонился в выражениях Чижов.

— Бородай прислал, — скривившись от очередной выпитой порции самогона, возвестил гость.

— Унтерштурмфюрер Дитрих наших в Пановку направляет. Партизанский обоз ускользнул от него. Теперь немец рвет и мечет. Он плотно сел им на хвост. Партизаны приняли бой и сумели выскочить из огненного мешка. В плен взяли пару человек, а вся верхушка ускользнула. Думает, что они могут в Пановку пойти, — поделился информацией товарищ.

— Тогда чего ты расселся, коль нам выступать? — возмутился хозяин.

— Нам, да не нам. Он тебя, меня и Селютина оставил пленных охранять. Вот, я за тобой и пришел. Да ты, так не спеши, пусть москвич «на часах» постоит. Ему полезно, а то строит из себя начальника, — позлорадствовал Игнатов. Федор не спеша доел свой борщ и только после этого они выдвинулись к панской усадьбе. Ефрейтор естественно недовольно побурчал за их долгое отсутствие. Лесных разбойников закрыли в каменном подвале, который им и предстояло охранять. Под потолком подземного помещения было сделано узкое окошко для вентиляции, сквозь которое можно было общаться с арестованными.

— Старшина, — позвал Чижов Саюна, предварительно оглянувшись по сторонам, не желая привлекать к себе лишнего внимания.

— Чего тебе? — послышался знакомый голос в ответ.

— Как ты там?

— Может, хочешь поменяться местами? — язвительно спросили из подвала. Чижов не ответил на этот вопрос.

— Спасибо тебе за Стефанию. Теперь я твой должник. Может, чего-нибудь передать? Жратвы, курева? — пытался Гришка оказать услугу сослуживцу в знак благодарности за спасенную жизнь жены.

— Не надо мне ничего из рук предателя. Я не продаюсь, — последовал жесткий ответ.

— Ну, зачем ты так? Я же от чистого сердца, — обиделся шутцман.

— А моих пацанов, ты тоже от чистого сердца положил? — с презрением донеслось из темноты, хотя Петрович точно не знал, чьих это рук дело. Гипотетически это мог, конечно, совершить и Чижов, но не факт.

— А ничего, что твои пацаны собирались застрелить ни в чем не повинную Стефанию? Она-то тут при чем? — обозлился на такое непонимание полицай.

— А женщины, дети и старики из гетто больше виноваты, чем твоя жена? Только в чем? В том, что они евреи? Не думал, что ты станешь таким же зверем как они. Не будет тебе прощения Чижов, — словно судья, вынес ему приговор Саюн. Гришка понял, что этот разговор ни к чему не приведет. Старшину не поколебать в его вере. Таких людей пытками и смертью не запугать. Это Григорий испугался, и за свою слабость теперь презирал самого себя и злился на тех, кто оказался сильнее, чем он. Эта злоба распирала его изнутри, порой перехватывая дыхание. Старшина презрительно оттолкнул его от себя, не захотев даже попытаться понять мотивацию Чижова. Сейчас в сердце шуцмана не было и капли жалости. Он с товарищами поочередно таскал на допрос к унтерштурмфюреру пленных партизан, где из них пытались выбить сведения относительно дислокации их отряда. Немцы работали жестко и крики арестованных, подвергающихся пыткам, заставляли нервничать его сослуживцев по шуцманншафту. Если бы Саюн не выдержал и дал необходимые фашистам сведения, то Гришке стало бы легче. Он даже возможно и пожалел бы Петровича, но старшина молчал. Ничего не добившись, Ульрих Дитрих определил дальнейшую судьбу лесных мстителей. Утром их должны были расстрелять. Впрочем, такое решение было предсказуемым. На подобные мероприятия сгоняли местное население, чтобы те, увидев, чем может закончиться сопротивление новой законной власти, делали соответствующие выводы. Гришка стоял в оцеплении, наблюдая, как изнеможенных пытками мужчин поставили в одну шеренгу, перед строем расстрельной команды. Дитрих не отказал себе в возможности выступить перед крестьянами. Он любил такие мероприятия, и об этом можно было судить по его довольному лицу. Гришка не слушал, что вещал людям немецкий переводчик, рассматривая приговоренных к расстрелу партизан. Они стояли, прислонившись, друг к другу, чтобы не дать упасть наиболее слабым. Гимнастерка Саюна вся была перепачкана в кровь и лицо разбито. Военный еле держался на ногах. Офицер закончил свою речь, и солдаты подняли карабины. Вот и все! — вздохнул Гриша. Но тут к унтерштурмфюреру подошел Бородай и стал ему что-то говорить, кивая в сторону Чижова. Немец кивал головой, посматривая на Григория. Затем Дитрих жестом позвал к себе шуцмана.

— Твой командир доложил, что ты храбро себя вел во время боя в лесу. Я давно за тобой наблюдаю. Ты достойный солдат шуцманншафта и заслуживаешь награды. Твоя слабость в ликвидации еврейского населения с лихвой компенсируется борьбой с партизанами. Докажи свою преданность Рейху и я похлопочу о награде, — обещал Ульрих Дитрих.

— Пусть шуцман приведет в исполнение приговор, — озвучил свое решение унтерштурмфюрер. Такое решение офицера оказалось полной неожиданностью для Чижова. Одно дело присутствовать при расстреле, а другое расстреливать самому.

— Чего стоишь? — толкнул его в плечо визе фельдфебель.

— Пан офицер оказывает тебе доверие, — улыбался Степан.

— Но там мой старшина, — не мог прийти в себя Гришка.

— Нет больше старшины. Это враг. Ты присягнул на верность Великому Рейху и теперь забудь, что было раньше. Он партизан, а с партизанами у нас разговор короткий, или ты думаешь по-другому? Если тебе жаль твоего старшину, и ты разделяешь его взгляды, то будь честен с собой и становись рядом, — провоцировал мужчину Бородай.

— Принимай решение Чижов. Железный крест или место в строю? — он кивнул на шеренгу приговоренных к смерти людей. Саюн видя колебания бывшего подчиненного, решил помочь ему.

— Не робей Гриша. Ты сделал свой выбор. Теперь иди до конца и помни, что пощады тебе уже не будет, — прохрипел Петрович, подталкивая Григория к принятию решения. Чижов поднял ствол пулемета и оглянулся в сторону односельчан. Лица хмурые, безучастные. По ним не понять, что думают люди по поводу этой казни. Только на лице Стефании гримаса страха и сострадания. Рука привычно отвела затвор. Вот и рассчитались мы с тобой, — произнес внутренний голос шуцмана. Палец потянул на себя спусковой крючок. Пулемет задрожал в руках. Диск провернулся, выбрасывая в сторону стреляные гильзы. Очередь прошлась по шеренге партизан, срезая их словно серп налитые колосья пшеницы. Все упали замертво. Из ствола «дегтяря» вился дымок. Унтерштурмфюрер похлопал в ладоши.

— Гуд! — оценил офицер старания полицая. Бородай отправился добивать тех, кто, по его мнению, мог еще остаться в живых. Чижов закинул за спину ручной пулемет и негнущимися ногами пошел в сторону своих товарищей из «шума».

— Дай закурить, — попросил Гришка своего дружка.

— Так ты же