Прыжок леопарда - Виктор Васильевич Бушмин
Он поднес к носу пленника маленькое и остро заточенное лезвие дамасской стали:
– Очень тонкая штука… – как бы сам себе вслух произнес Жан. – Ей можно сделать длинный, глубокий и очень тонкий разрез, никто ничего поначалу и не ощутит… – он заметил краем глаза, как пленник побледнел. – А вот эти щипчики, прямо красота и загляденье, – он взял в руки крохотные стальные щипчики. – Специально предназначены для того, чтобы ноготки отдергивать… – Андрэ застонал. Жан усмехнулся и кинул на него быстрый взгляд. Писец сидел буквально синий от страха. Он с удовлетворением кивнул и продолжил свой неспешный монолог. Раз писец так испугался, значит, и на пленника хоть капельку подействовало, решил он. – Но, – Жан сделал паузу, подняв указательный палец правой руки вверх, – самое удивительное не это. А вот что, – он извлек крепкие щипцы. – Если раскрошить здоровый зуб, желательно коренной, – он резко схватил пленника за челюсть и раскрыл рот. – Прекрасно! Они у вас все, как на грех, здоровые! Так вот, если раскрошить коренной зуб и потом стать ковыряться в нем иглой… – он закатил глаза, изображая удовольствие. Со стороны могло показаться, что маньяк упивается своим сумасшествием перед беззащитной жертвой, но это был лишь спектакль, рассчитанный на слабый характер и волю пленника. – Такая боль пронзает человека и бьет ему в голову, что, поверьте мне на слово, мало, кто выдерживал ее больше получаса… – Он поцеловал щипцы. – С них, пожалуй, мы и начнем наше знакомство с вами, сеньор, не желающий представляться, а ведь это неприлично.
Писец потерял сознание от страха, ударившись лбом о столешницу. Жан извинился перед пленником:
– Прошу прощения, сеньор. Я вынужден на секунду прерваться. Мой добрый писец слишком слаб душой. Надо привести его в порядок, для начала…
– Арнульф… – превозмогая сухость во рту, вызванную предчувствием пыток, ответил пленник. – Мое имя Арнульф. Можете меня так называть…
– О! Совсем иное дело… – Жан ласково похлопал его по плечу. – Отличное начало, сеньор Арнульф! Не прерывайте удовольствие от нашего начавшегося общения, я скоро вернусь…
Жан подошел к писцу и, взяв с полочки маленький флакончик, открыл его и сунул под нос. Андрэ фыркнул и открыл глаза, увидел перед собой склонившегося Жана.
– Простите, мэтр… – пробормотал он, извиняясь, – постараюсь, чтобы больше такого со мной не было.
– В первый раз со всяким бывает, крепись, мы с тобой на государевой службе, – как мог, успокоил и приободрил его палач. – Приготовься писать…
– Угу… – закивал головой Андрэ, на лице которого медленно проявлялась розоватость и жизнь.
Жан вернулся к Арнульфу, встал напротив него и молча посмотрел ему в глаза.
– Вы, судя по всему, образованный и благородный человек, – вздохнул палач. – Меня не сильно прельщает возможность, – он кивнул в сторону пыточных принадлежностей, – сами понимаете…
– Я понял. – Опять-таки с наигранной гордостью ответил Арнульф. – Надо уметь проигрывать.
– Абсолютно с вами согласен. Вот только одна маленькая просьба к вам. Вы, надеюсь, не против?
– Отнюдь, мэтр… – ответил Арнульф.
– Оставьте, пожалуйста, пустую и излишнюю в этом скорбном месте браваду. Идет?.. – Жан неотрывно посмотрел ему в глаза, пронзая их силой своей воли, пытаясь пробить и разрушить последние рубежи защиты, оставляя человеческое нутро один на один с животными страхами боли и ужаса, самыми, пожалуй, древними и действенными для человека.
Страх сохранения жизни, когда организм, наплевав на душу, честь, совесть и присягу, начинает диктовать мозгу только одну свою волю – волю жить, а не умереть, пусть даже и героем. В данном случае, Арнульф был уже отыгранной фигурой, мало кто узнает о его последних минутах, часах, а возможно, и сутках геройства, кроме, разве что, него самого и его совести, весьма призрачной и хрупкой субстанции.
– Принимаю ваши претензии, мэтр, и признаю их реальность… – ответил он, облизывая пересохшие губы.
– Не желаете ли, для начала, испить водицы? – Жан протянул ему глиняную кружку с водой.
– Не отказался бы… – Арнульф кивком показал, что он связан. – Только как?..
– О, не беспокойтесь, я сам вас напою… – Жан поднес к его губам воду, которую тот начал пить жадно, давясь, большими глотками, проливая ее себе за шиворот рубашки, грязной и разорванной во многих местах. – Сопротивлялись?..
Арнульф напился и кивнул, облизывая губы.
– Спасибо. Было дело…
Жан взял в руки щипцы и спросил:
– Облегчим душу так, или сначала помучаемся?..
Наступило напряженное молчание…
Граница с империи с Фландрией. Два месяца назад.
Большой и обшарпанный временем каменный крест, служивший пограничной вехой, стоял здесь на развилке старых дорог с незапамятных времен и был установлен, по преданиям, кем-то из внуков Карла Великого, разделивших на три причудливые части обширную империю своего великого деда и незадачливого отца. Мох, облепивший одну из сторон старинного креста, точно демонстрировал путникам направление на север.
Тьерри, в сопровождении полусотни всадников, подъехал к условленному месту час назад и теперь изводил коня, то и дело втыкая в его бока гнутые шпоры. Жеребец вытоптал под собой большую яму, наполнившуюся грязной жижей и чавкающей в такт с движениями его копыт.
Эскорт расположился чуть поодаль, разводя костры и устанавливая на них козлы для приготовления походной горячей похлебки из вяленой говядины и гороха, лишь несколько верховых всадников разъехались в четыре разные стороны для обеспечения охранения.
Вечерело, низкие тучи, наливаясь свинцовой серостью, ползли, подгоняемые пронизывающим северным ветром к югу. Солнце быстро закатывалось за горизонт, скрытый грядой холмов, поросших строевым лесом.
Тьерри поежился и плотнее закутался в меховой кожаный плащ, оставляя ветру лишь кончик своего длинного носа. Он погрузился в одному ему ведомые мысли и стал незаметно задремывать, сидя в седле своего жеребца. Конь, которого перестали третировать шпорами, успокоился и мирно стоял посреди лужи, наслаждаясь тишиной и минутой нежданного отдыха. Вес всадника для мощного и тренированного животного был не в тягость.
– Мессир! Кто-то едет нам навстречу с севера… – Оруженосец осторожно коснулся его рукава.
Тьерри открыл глаза, зевнул и всмотрелся в набегающую темноту вечера. Пять силуэтов всадников, медленно ехавших на своих лошадях, приблизились к кресту и остановились, не решаясь пересечь воображаемую линию границы, обозначенную древней вехой.
Тьерри поднял руку, приказывая спутникам не сопровождать его, а оставаться на своих местах, медленно тронул шпорами коня и поехал навстречу гостям, вызвавшим его в столь странное время и место.
От группы всадников
