Юрий Трусов - Падение Хаджибея. Утро Одессы (сборник)
«Мы под пулями турецкими не всегда вдоволь хлеба имеем. По полгода, а то и более денег за службу не получаем, а здесь с жиру бесятся», – лезли в голову Кондрата бунтарские мысли.
Перед отъездом из Ясс ему удалось повидать и самого Потемкина. Хурделицу вызвали за пакетом к начальнику канцелярии генерал-майору Попову. Он вручил Кондрату пакет с приказом немедленно со всей сотней отправляться в Измаил.
– Сие донесение как можно скорее надлежит вам вручить его светлости кавалеру генерал-поручику Павлу Сергеевичу Потемкину. – Заметив недоумение на лице Кондрата, снисходительно усмехнувшись, пояснил: – Павел Сергеевич племянником приходится светлейшему.
Кондрат вышел из флигеля во двор, отвязал коня, вскочил на него и вдруг увидел стоящего на высоком крыльце капителя[54] рослого, могучего сложения человека в гетманском малинового бархата кунтуше, усыпанном бриллиантовыми звездами и орденами. Бледное лицо с хищным крючковатым носом, русые взлохмаченные волосы делали его похожим на степного орла-беркута. Он исподлобья смотрел куда-то вдаль, не обращая никакого внимания на суетящихся вокруг него офицеров. Потом повернул голову и перевел взгляд на Хурделицу. В этот миг Кондрат приметил, что один глаз этого степного орла блеснул стекляшкой.
«Ого! Да ты, брат, одноглазый! Значит, это и есть сам Потемкин, а по-нашему, по-запорожскому, Грицко Нечеса. И впрямь-то, по волосам ты и ныне нечеса», – подумал Кондрат.
– Он? – спросил Потемкин подбежавшего к нему Попова.
– Так точно, ваша светлость! Он. Уже наряжен с пакетом к Павлу Сергеевичу.
Светлейший сделал знак рукой, и Кондрат подъехал к самому крыльцу капителя.
– На словах от меня передай Пашке, – хмуро улыбнулся Потемкин Хурделице, – то есть племяннику моему, его светлости генерал-поручику и кавалеру Павлу Сергеевичу, чтоб от Измаила – ни шагу! Понял? Так… А то слух до меня дошел, что он уже отступил и с войском своим сюда прется, на зимние квартиры. Вот… Скажи, чтобы немедленно повернул на Измаил. Понял?
– Понял, ваша светлость…
– Коли так – с Богом!
Построив сотню гусар в походную колонну, Кондрат повел свое воинство к Измаилу.
На другой день утром недалеко от излучины Дуная встретил он группу конников, за которыми нестройной толпой шла пехота. Подъехав ближе, Кондрат увидел чернявого, грузно сидящего на гнедом жеребце генерала и приблизился к нему.
Хурделица спросил, где можно увидеть его светлость Павла Сергеевича Потемкина.
– Он перед тобой, – сказал генерал, и Хурделица вручил ему пакет, а также передал устное распоряжение светлейшего.
Выслушав посланца и прочитав донесение, генерал гневно сверкнул черными выпуклыми глазами и, побагровев, выругался.
– Плохую весть вы принесли мне, милостивый государь. Хорошо ему, светлейшему, в Яссах менуэты танцевать да приказы приказывать. Сам бы попробовал… – Но, почувствовав, что сказал лишнее, генерал осекся и тут же приказал повернуть войско вспять.
Обогнав идущую обратно в Измаил пехоту, Кондрат к ночи добрался до лагерного расположения русских полков.
Армейская крепость
На другой день в расположении Херсонского полка Кондрат разыскал любезного своего друга Зюзина. Василий сильно похудел за время их разлуки.
«Оголодал, видно, на интендантских харчах», – подумал Кондрат, разглядывая осунувшееся лицо товарища. Тот под его внимательным взглядом невесело поморщился.
– Зябнем здесь в палатках полотняных на ветру. Подчас и хлебушка не видим. Все без толку турецкие бастионы разглядываем… – Он печально улыбнулся, кутаясь в свой видавший виды плащ.
Голодные, одетые в рваные летние мундиры солдаты и офицеры произвели тоскливое впечатление на Хурделицу.
– Светлейший день и ночь в веселых пирах пребывает, а здесь черных сухарей да квасу не хватает, – сказал с горечью Кондрат. Хотел еще что-то добавить, но Зюзин прервал его:
– Ладно! Лучше о викториях поведаем друг другу, – и кивнул на стоящих рядом солдат.
– Что ж… Это можно, – согласился Хурделица. Он понял товарища. – Говорят, что у вас тут настоящего дела еще не было.
– Какое!.. Вот только со стороны Дуная, – Зюзин показал рукой в направлении реки, – казаки капитана Ахматова захватили угловой бастион Табия, да турки снова его отбили. Без ума сию эскаладу[55] де Рибас затеял. Лишь головы казачьи зря погубил…
– Много?
– Свыше трехсот человек полегло да потонуло. Правда, турецкую флотилию почти всю истребили. Но она малое значение имела. И крепость этим не возьмешь. Взгляни, какая она. Недаром французы называют ее неприступной.
– Неприступная, – невольно повторил Кондрат и глянул в степь, туда, где верстах в четырех виднелся серый земляной вал Измаила.
– То-то и оно… Затаилась там целая султанская армия в тридцать пять тысяч человек при трехстах орудиях. Знаешь, как турки Измаил назвали? Ордукалеси! Ведаешь, что сие гласит?
– Как не ведать, – усмехнулся Кондрат. – Это турецкое слово будет по-нашему «армейская крепость».
– Да, брат, пока это – неприступная армейская крепость, – вздохнул Зюзин. – Давай подъедем ближе, посмотрим.
И оба офицера, торопя лошадей, поспешили к каменным воротам Измаила.
Разглядывая ломаную линию земляного вала крепости, Кондрат слушал нервную торопливую речь друга.
– Сказывал мне нынче один молоденький офицер, что светлейший наш Потемкин приказ отдать изволил сию «ордукалеси» на шпагу взять. А кто брать-то будет? Не племянник ли светлейшего или де Рибас? У них ни ума, ни смелости на такое дело не хватит. Един, кто бы мог сей подвиг совершить, это…
– Суворов! – вырвалось у Кондрата.
– Верно. Только он. Да сказывают, что умер…
– Да что ты! Это турки распространяют слух о его смерти… Не умер Суворов! Живехонек. Я слыхивал в Яссах, что он в Белграде иль в Галаце, вроде как в опале, – с трудом пересиливая дующий в лицо холодный резкий ветер, крикнул Хурделица.
– Если так, то дела наши не столь уж плохи. Может, пришлют его к нам…
– Конечно, – согласился Кондрат и насмешливо прищурился. – Ты меня затем в степь и приманил, чтобы рассказать?.. Ведь вся армия об этом толкует.
– Не только, Кондратушка, затем. – Зюзин обнял Хурделицу за плечи. Кони обоих всадников пошли рядом. – За месяц бесполезного сидения у Измаила истомились мы все тут… Мне стыдно в глаза голодным солдатам глядеть. Начальство наше здесь жидковатое. Для взятия такой крепости неспособное. Ведь одного войска турецкого за стенами этими поболе нашего. Пушек, пуль и ядер у супостатов тоже хватает. Даже у Ивана Васильевича Гудовича духу не нашлось штурм начать. И переведен он ныне, сказывают, аж на Кавказскую линию… А промеж трех генералов наших – Самойлова, племянника светлейшего Павла Сергеевича и де Рибаса – грызня идет.
