Мишель Зевако - Смертельные враги
Эта репутация непобедимого фехтмейстера была гордостью, славой, честью Бюсси-Леклерка. Ею он дорожил больше всего на свете. Чтобы сберечь эту репутацию в неприкосновенности, он без колебаний пожертвовал бы своим состоянием, своим общественным положением, своею жизнью и даже честью.
Однако эта репутация рухнула самым плачевным образом в тот день, когда Пардальян, словно играючи, при свидетелях, выбил оружие у него из рук.
Обезоружили! Его! Непобедимого Бюсси-Леклерка! Он плакал от бессильной ярости и стыда.
Самое ужасное заключалось в том, что, подвергнувшись столь позорному унижению, он долго и со знанием дела тренировался, изучая выпады в тишине фехтовального зала. После того, уверенный, что сможет достойным образом парировать удар, подробнейше изученный и победно опробованный на всяком, кто имел хоть какое-нибудь имя в искусстве владения шпагой, Бюсси-Леклерк неоднократно мерился силами со своим победителем – однажды даже при неких странных и фантастических обстоятельствах, во всем игравших на руку ему, Бюсси-Леклерку, – и во всех этих схватках его постыднейшим образом лишали оружия.
Последнее злоключение этого рода с ним случилось совсем недавно, уже в Испании: в тот день, когда он нагнал Фаусту, он нежданно-негаданно столкнулся с Пардальяном и храбро атаковал его. Ибо Бюсси был храбр, очень храбр.
Он переживал сие происшествие еще более болезненно, чем предыдущие, потому что именно после этой встречи – четвертой по счету, – ради которой Бюсси и проделал столь далекий путь, он вынужден был признаться себе, что ему не удастся поразить своей шпагой шевалье де Пардальяна, который, в довершение всего, находил злое удовольствие в том, чтобы каждый раз щадить его.
И вот теперь Бюсси-Леклерк, который понял, что не в силах справиться с этим дьяволом, сгорал от желания увидеть себя лежащим в луже крови и умирающим от ран, ибо он, Бюсси, предпочитал смерть тому, что он считал для себя бесчестием.
Живым олицетворением его, Бюсси, бесчестия, стал для него как раз Пардальян.
– Нет, но почему я должен погибать, разрази меня гром на этом самом месте, – неистовствовал Бюсси-Леклерк, шагая взад-вперед по своей комнате. – Раз Пардальян не хочет меня убивать, значит мне самому придется убить его!
Да, но как же поразить его? Всякий раз, когда я скрещиваю с ним свою шпагу, она, подлая тварь, словно желая доказать свою легкость и грациозность, сама вылетает у меня из рук, устремляясь в поднебесье! Можно подумать, что дьявол одалживает ей свои крылья... и в самом деле... если поразмыслить хорошенько... я ничуть не удивлюсь, если тут обнаружится какое-нибудь колдовство.
И храбрый Бюсси, трепеща при мысли о вмешательстве адских сил, в то же время радовался, что нашел наконец первопричину своих многочисленных поражений (он совершенно искренне считал такое объяснение правдоподобным). Однако он стал замечать, что в размышлениях своих он все чаще приходил к выводу о необходимости убить Пардальяна, стереть его с лица земли любой ценой. Это приводило его в ярость. Он повторял:
– Клянусь головой и брюхом! Смерть всем чертям! И надо же, чтобы я, Бюсси, дошел до такого!
Бюсси-Леклерк был бретером, человеком без чести и совести... но он не был убийцей!
Именно мысль об убийстве разумел Бюсси под словами «дошел до такого», и она (эта мысль) унижала его, заставляла бледнеть от стыда и вызывала у него приступы неописуемого гнева.
– И все-таки, – размышлял он, мощными ударами кулака сокрушая мебель, – и все-таки я не вижу другого выхода!
Мало-помалу мысль об убийстве, против которой он поначалу так восставал, укреплялась в его сознании. Тщетно он гнал ее от себя, она упрямо возвращалась, так что в конце концов Леклерк вскричал:
– Ну что ж, ничего не поделаешь! Опустимся и до этого, раз так надо!.. Ведь я не смогу и дальше жить в таких мучениях: пока этот человек не умер, мысль о моем бесчестии будет неумолимо преследовать меня, и я наверняка умру от обиды и ярости! Итак, вперед!..
Осыпая сам себя всяческой бранью, призывая на свою голову все мыслимые проклятия, которые привели ' бы в содрогание завсегдатаев какого-нибудь притона, он пристегнул шпагу и кинжал, завернулся в плащ и, бормоча крепкие выражения, отправился за тремя охранниками Фаусты, чтобы тотчас же увести их с собой. Было семь часов вечера, когда они прибыли в Алькасар. Бюсси навел справки.
– Не думаю, чтобы господин посланник Его Величества короля Наваррского уже вышел, – ответил ему офицер, которому он задал свой вопрос.
Бюсси вздрогнул от радости и подумал: «Неужели удача улыбнулась мне, и дело уладилось само собой? Если бы только проклятого Пардальяна обнаружили убитым в каком-нибудь из дворцовых закоулков!.. Тогда я, Бюсси, был бы избавлен от необходимости убийства!»
Загоревшись этой надеждой, он увлек за собой своих спутников. Все четверо спрятались за угол какого-то дома близ площади, именуемой сегодня Триумфальной. Их ожидание оказалось недолгим. Около восьми Бюсси-Леклерк с огорчением увидел, как вполне живой Пардальян идет, пошатываясь, через площадь; это исторгло из груди Бюсси громкое проклятие; он проскрежетал:
– Клянусь потрохами мессира Сатаны! Мало того, что этот лицемер Эспиноза выпустил его, он, наверное, еще устроил ему великолепный пир – сдается мне, что негодяй Пардальян нынче неплохо выпил!
Они дали шевалье возможность отойти на некоторое расстояние, а затем осторожно двинулись вслед за ним, крадясь вдоль домов, проскальзывая под аркадами, прячась по темным углам.
Уже не раз они могли бы напасть на Пардальяна, застав его врасплох, и удача явно улыбнулась бы им. Однако Бюсси-Леклерку не хватало решимости. Что бы он ни говорил, как бы ни увещевал себя и какими бы изощренными ругательствами ни осыпал, он все же не мог заставить себя напасть на противника сзади, а когда он в конце концов собрался действовать, то обнаружил (не без тайного удовлетворения), что момент уже упущен.
А тем временем шевалье, не подозревая о слежке, объектом коей он стал, достиг набережной – места весьма подходящего для исполнения любого злодейского замысла. Казалось он всячески старался облегчить убийцам их задачу. Но на самом-то деле все объяснялось очень прозаически: приехав в город совсем недавно, Пардальян знал только одну дорогу в свою гостиницу – ту, что указал ему Сервантес, и, по обыкновению презирая опасность, не счел нужным тратить силы на поиски более безопасного пути.
К тому же он сходил с ума от голода и жажды и мечтал лишь о том, чтобы как можно скорее сесть за уставленный роскошными яствами стол. А раз так, то к чему терять время, разыскивая незнакомые дороги?
