Георг Эберс - Сестры
Но он не переставал обороняться. Рассвирепев, как раненый бык, с проклятием Серапион махал своим посохом, но удары его только рассекали воздух.
Движения старца становились все медленнее и слабее, и наконец тяжелая палка выпала из ослабевших рук, и сам он упал на колени. Тогда он услышал чей-то пронзительный голос:
— За то, что ты отправил на тот свет моего товарища, тебя, римлянин, ужалила двуногая змея. Через четверть часа для тебя все будет кончено, так же как для него. Зачем же такой знатный господин ходит на свидание в пустыню без обуви и сандалий и облегчает нам работу! Царь Эвергет и твой друг Эвлеус тебе кланяются… Но удастся ли мне управиться с этой глыбой?
От невыносимой боли Серапион лег на землю и, сжимая кулаки, костенеющим языком произносил тяжкие проклятия. Однако зрение его еще не ослабло, и при свете луны на прояснившемся небе он ясно видел, как разбойник старался утащить с собой убитого сообщника. Внезапно наемный убийца поднял голову, прислушался и большими прыжками исчез в пустыне.
Тут отшельника покинуло сознание, и когда через несколько минут он снова открыл глаза, голова его покоилась на коленях девушки, и голос его любимицы нежно произнес:
— Бедный, бедный отец, как ты попал сюда, в пустыню, и в руки убийц? Узнаешь ли ты меня, твою Клеа? Тот, кто ищет, куда ты ранен, римлянин Публий Сципион. Скажи скорей, куда поразил тебя кинжал? Я перевяжу сейчас рану. Я умею это делать, ты знаешь.
Отшельник хотел повернуть голову к Клеа, но, не будучи в состоянии, тихо сказал:
— Прислоните меня к стене святилища. Ты, девушка, сядь против меня, чтобы я мог видеть тебя, умирая. Осторожно, осторожно, мой Публий. Я весь точно из финикийского стекла, которое может разбиться при каждом движении. Благодарю, молодой друг, у тебя сильная рука, ты можешь меня приподнять еще выше. Так, теперь я сижу хорошо, завидно хорошо, потому что луна озаряет мне твое милое лицо, моя девочка… Я вижу на твоих щеках слезы обо мне, старом ворчуне. Да, так умирать хорошо, чудно хорошо.
— Отец, отец, — вскликнула Клеа, — ты не должен так говорить! Ты должен жить, а не умирать. Слушай: Публий хочет меня взять в жены, и небожители знают, как я охотно последую за ним. Ирена останется у нас, как моя и его сестра. Ведь это тебя должно обрадовать, мой отец! Ну, скажи теперь, скажи, где у тебя болит, куда ударил тебя убийца?
— Дети, дети, — прошептал отшельник, и блаженная улыбка показалась на его лице. — Милостивые боги благосклонны ко мне, они дали мне дожить до этого. Я был готов умереть двадцать раз, чтобы только ускорить приход этого мига!
При этих словах Клеа поднесла к губам холодеющую руку старца и, задыхаясь от слез, проговорила:
— Где рана, отец, где рана?
— Оставь это, оставь, — отвечал отшельник. — Не кинжал и не стрела убивают меня, а смертельный яд. Теперь я могу спокойно уйти отсюда, вам я более не нужен. Теперь ты, Публий, займешь мое место, и это будет гораздо лучше. Клеа — жена Публия Сципиона! Мечтал я много об этом, тысячу раз говорил я себе и повторяю теперь тебе, мой сын: эта девушка достойна благороднейшего из смертных. Тебе, мой Публий, отдаю я ее. Подайте друг другу руки, ведь я был вместо отца для нее.
— Ты был отцом, — рыдала Клеа. — Наверное, ради меня, чтобы охранить меня, ты покинул твою келью и нашел смерть.
— Счастье, счастье… — с трудом говорил умирающий.
— На меня натравлены были убийцы, — схватывая руку Серапиона, воскликнул Публий. — Они тебя убили вместо меня. Еще раз спрашиваю, куда ты ранен?
— Свершается моя судьба, — проговорил отшельник. — От ее решения не спасут ни заточение, ни врач, ни целебные травы. Я умираю от змеиного яда, как и было предсказано мне при рождении. Все равно, если бы я не вышел искать Клеа, змея проползла бы в мою клетку и покончила бы со мной. Дайте мне руки, дети… Холод смерти поднимается все выше и выше и уже леденит мое сердце…
Несколько мгновений голос отказывался служить умирающему, потом он тихо заговорил:
— Об одном только попросил бы я вас. У меня есть маленькое состояние, которое было назначено для тебя и Ирены. Похороните меня на эти деньги. Я не хочу быть сожженным, как это сделали с моим отцом. Нет, пусть меня хорошенько набальзамируют и мою мумию поставят рядом с матерью. Если есть свидание за гробом, а я верю в это, то больше всего я бы хотел увидеть ее еще раз. Она меня так любила… Мне кажется, что я опять маленький и, как прежде, закидываю руки ей на шею. В другой жизни я, может быть, не буду дитятей несчастья, в другом существовании… холод дошел до сердца! В другом… дети, если на этом свете у меня были радости, то я обязан за них вам, мои дети… Тебе, Клеа, и моей маленькой Ирене!
Это были последние слова отшельника. С глубоким вздохом он вытянулся и умер. Клеа и Публий с любовью закрыли его глаза…
XXIII
Как в греческом Серапеуме, так и в египетском храме, находившемся возле могил Аписа, не прошли незамеченными странные явления, нарушившие безмолвие ночи. Но в пустыне давно уже царила тишина и спокойствие, когда, наконец, открылись большие ворота святилища Осириса-Аписа и под предводительством храмовых служителей, вооруженных жертвенными ножами и топорами, выступила маленькая процессия жрецов.
Публий и Клеа, остававшиеся у тела отшельника, увидели эту процессию. Римлянин в нерешительности проговорил:
— Послать тебя одну в эту ночь в храм невозможно, но нельзя также оставить без присмотра нашего бедного друга.
— Повторяю тебе, — горячо вступилась Клеа, — что мы должны исполнить последнюю волю Серапиона. Если же в наше отсутствие гиена или шакал обезобразят его лицо, то мы нарушим его волю. Я рада, что могу, по крайней мере хоть после смерти, доказать моему другу, как я благодарна ему за все его добро при жизни. Даже умершему мы должны быть признательны. Как тих и прекрасен был его последний час! Буря и борьба свели нас вместе…
— И здесь, — продолжил Публий, — мы заключили прекрасный союз на всю нашу жизнь.
— Я заключаю его охотно, — сказала Клеа, опустив глаза, — я ведь побежденная.
— Ты призналась мне, — возразил юноша, — что ты никогда не была несчастнее, как тогда, когда хотела силой противодействовать мне. Но я тебе говорю, что никогда ты мне не казалась более достойной любви, как в тот момент. Такие часы приходят только раз в жизни. И если я забуду когда-нибудь этот час в минуты гнева, то напомни мне только об этом месте или об умершем, и весь гнев мой растает. Я вспомню, что ты была готова отдать за меня свою жизнь. Но чтобы сохранить навсегда память об умершем, я прибавлю имя Серапиона к своему имени. Он поступил с нами, как отец, и я, как сын, высоко чту его память. Хотя для меня тяжело быть кому-нибудь обязанным, но как я могу заплатить тебе за то, что ты для меня сделала? Я даже представить себе не могу достойной награды, и все-таки я готов каждый день, каждый час принимать от тебя новые дары любви. Говорят, что должник наполовину пленник, будь же милостива к твоему победителю.
