Поль Махалин - Крестник Арамиса
— Ничего страшного, сударь, — отвечал де Вандом, — пусть мое тело окажется в тесноте, зато совесть не будет в обиде. Зовите ваших хорватов. Я готов отправиться в крепость.
— Подумайте об армии! Без командующего и без жалованья победить ее нетрудно…
— Тысяча чертей! — вскричал генерал, громко смеясь. — Пока у нас есть хоть один сержант, командующий четырьмя рекрутами, не надейтесь на легкую жизнь, и, только когда последний пехотинец съест последнюю подошву башмака или последний ружейный ремень, тогда, может быть, вы торжествующе прокричите: Победа!
Он замолчал. В тишине отчетливо стало слышно, что странный шум приближается. По лицу немца пробежала тень. Он сделал знак Мовуазену, и тот подошел к де Вандому.
— Вашу шпагу! — потребовал супруг Арманды де Сент-Круа.
— Предпочитаю сто раз сломать ее об колено, — прорычал генерал, — чем осквернить сталь, не имеющую ни пятнышка, отдав ее в руки негодяя и предателя!
Генерал побледнел, глаза его налились кровью, он отступил на шаг и вынул шпагу из ножен.
Господин де Стахремберг бросился было на помощь к Мовуазену, как вдруг во дворе раздались выстрелы. Отступая под натиском драгунов, стреляли немецкие часовые.
— Что там такое? — крикнул Стахремберг, бледнея.
Маркиз де Мовуазен бросился в коридор и крикнул офицерам:
— Шпаги наголо! Нас атакуют!
Он выбежал во двор. Навстречу ему впереди эскадрона во весь опор мчались молодые офицеры, де Жюссак и де Нанжи.
Оба скакали с обнаженными шпагами, оба одинаково ловко соскочили с лошадей, оба почти одновременно оказались лицом к лицу с мужем Арманды.
Тот узнал крестника Арамиса и, вынимая из-за пояса пистолет, злобно прошипел:
— Не уйдешь, паршивая тварь! — и выстрелил в упор.
Но молодой человек успел отскочить в сторону, невольно открыв господина де Нанжи, бежавшего сзади. Пуля вошла ему в грудь, и муж Вивианы упал, не успев даже вскрикнуть.
Впрочем, молодой граф был отмщен. В следующий миг рухнул окровавленный Мовуазен. Элион ударом клинка пробил ему голову.
Тем временем драгуны окружили постоялый двор. Бряцала сталь, гремели выстрелы, слышались крики и проклятия. И вдруг среди всеобщего смятения ночь огласил торжествующий клич, подобный голосу медной трубы:
— За Францию! За Вандома!.. Вперед!.. За генерала, дети мои, за генерала!..
Это кричал наш добрый Элион. Рыча и размахивая шпагой, он вбежал в дом. В коридоре на него набросились двое противников. Он ответил им двумя ловкими ударами шпаги, и несчастные получили раны такой глубины, что доктор Жюль уверял впоследствии, будто их нанесли косой. Истошные вопли этих двух отбили у остальных всякое желание связываться с молодым офицером. Воспользовавшись замешательством врага, барон бросился вперед, пробивая себе дорогу головой, и разметал противников с такой легкостью, будто сражался с тенями. Две-три рапиры все же коснулись его, но он обломил их своей шпагой. Де Жюссак был настолько проворен и удары его были настолько сильны, что враги отступили. Комната наполнилась стонами, кругом валялись раненые — несчастные с перебитыми руками и ногами, с окровавленной грудью, с пробитым черепом…
Де Вандом, оставшийся один на один с немецким генералом, все это время стремительными ударами шпаги держал его на почтительном расстоянии. Но вот на помощь Стахрембергу явились немецкие офицеры, а вслед за ними в комнату влетел наш молодой герой!..
— Бросай оружие! — крикнул барон. — Или я за себя не ручаюсь!
— Да, господа, бросайте оружие, — сконфузился Стахремберг, оказавшийся между двумя клинками.
В это время драгуны гнали хорватов с яростью, на какую только были способны французы, и враг бежал через поле, оставляя множество убитых и раненых. Раздался громкий победный клич:
— Да здравствует король!.. Да здравствует Вандом! Да здравствует Франция!
Герцог Вандомский вдруг узнал своего спасителя.
— Господин де Жюссак! Вы?!.. Возможно ли это?
Элион хотел ему все объяснить, но генерал не дал ему раскрыть рта, он крепко обнял молодого офицера и похлопал его по плечу.
— Кадет, не хочу ничего слышать, мне ясно лишь одно: ты вытащил меня из чертовской передряги… Ты и твои храбрые ребята, которые отныне будут называться драгунами Вандома.
— Да здравствует генерал! — разнеслось повсюду.
Тот повернулся к Стахрембергу, к этому обессилевшему, тяжело дышавшему Протею и с язвительной веселостью, которую унаследовал от Беарнца, бросил:
— Ну, сударь, что скажете по поводу такой улыбки фортуны? Капризная дама, не правда ли?.. Только что я был вашим гостем, и вот теперь вы — мой!
Немец, опустив голову, что-то глухо проворчал. Герцог сиял.
— Успокойтесь, ради бога, — великодушно рассмеялся он. — Я предпочитаю встречаться с врагами только на поле боя. Вы свободны.
— С-с-свободен? — не верил своим ушам пленник.
— Да, вместе с вашими людьми. Безо всяких условий, кроме одного — верните мне побыстрее те двести тысяч пиастров, что вы так ловко вчера у меня стянули.
И громко расхохотавшись, подобно своему предку, королю Генриху, добавил:
— Что вы хотите, мой дорогой генерал? Мои солдаты воюют за деньги, вы бьетесь ради чести. Каждый отстаивает то, чего ему не хватает.
Часть четвертая
ОХОТА ЗА ЯДАМИ
I
В СЕН-СИРЕ
Тем временем в Версале были обеспокоены здоровьем Людовика XIV. Король заметно дряхлел. Война, неудачи военных кампаний, превратности судьбы… Словом, тревоги сильно подорвали здоровье его величества и изменили его характер.
Во избежание катастрофы при дворе стали принимать меры. Мадам де Ментенон и господин дю Мэн часто тайно совещались по этому поводу. Их интересы совпадали. Семья монарха так и не простила герцогу — его рождения, а маркизе — ее возвышения. Пока Людовик здравствовал, указ, который узаконивал герцога в праве на царствование, за неимением прямого наследника, был бы, конечно, уважен; маркизе тоже ничто не угрожало: ее положение, ранг, привилегии оставались в силе. Со смертью же государя оба лишались всего, потому что все давалось взаймы! Они это знали. Оба чувствовали, как колеблется под ногами пирамида их величия, возведенная с таким терпением и заботой, и, чтобы предотвратить обвал, они объединились, желая привести в исполнение замысел, коему и посвящена эта глава.
Близился к концу декабрь, и мадам де Ментенон под предлогом завершить год молитвами отправилась в Сен-Сир, где бывший ученик каждое утро приходил к ней с визитом.
