Генри Хаггард - Перстень царицы Савской
— Бедная Македа! — повернулся я к Хиггсу. — Что будет с ней?
— Не знаю, — ответил он, — но, хотя когда-то я ей восхищался, теперь считаю, что она заслужила все, что бы с ней ни случилось, маленькая лгунья! Впрочем, надо сознаться, — добавил он, — что она дала нам превосходных верблюдов, не говоря уж о том, чем они нагружены.
Но я только повторял:
— Бедная Македа!
За этот день мы проехали немного, так как хотели отдохнуть сами и дать отдохнуть и напиться верблюдам, прежде чем углубиться в пустыню. Мы не торопились еще и потому, что знали, что нас никто не преследует. Ночь мы провели в котловине у склона холма. На рассвете нас разбудил Родрик, стоявший на часах. Он крикнул, что кто-то приближается к нам. Мы вскочили на ноги и схватились за ружья.
— Где они? — спросил я.
— Там, там, — ответил он, указывая на вершину холма.
Мы обежали несколько кустов, мешавших нам видеть самую вершину, и увидели там силуэт одинокого всадника на очень утомленном коне. Конь совсем задыхался, и голова его была опущена вниз. Всадник был закутан в длинный плащ с капюшоном и, казалось, осматривал наш лагерь, как это мог бы делать шпион. Хиггс прицелился в него, но Оливер, стоявший рядом, ударил по дулу снизу, так что пуля пролетела мимо.
— Не надо, — заметил он. — Если человек один, ни к чему убивать его, а если их много, вы только привлечете к себе внимание.
Всадник двинул вперед своего усталого коня и приблизился к нам. Я обратил внимание на то, что он очень маленького роста. «Мальчик, — подумал я про себя, — вероятно, с каким-нибудь известием».
Всадник подъехал к нам, соскочил с коня и молчал.
— Кто ты? — спросил Оливер, внимательно глядя на закутанную в плащ фигуру.
— Я привез тебе кое-что, господин, — последовал ответ, и голос говорившего был тих и глух. — Вот. — И рука, тонкая, небольшая рука, поднялась, держа между пальцами перстень.
Я сразу узнал его. Это был перстень царицы Савской, который Македа когда-то дала мне с собой в качестве доказательства и в знак своего доверия, когда я уезжал в Европу. Этот перстень, как я уже говорил, мы публично вернули ей во время первой нашей аудиенции. Оливер побледнел, увидев его.
— Как он попал к тебе? — спросил он хриплым голосом. — Разве та, которая одна имела право носить его, умерла?
— Да, да, — ответил голос, искусственно измененный, как я подумал тут же. — Дочь Царей, которую ты знал, умерла, ей больше не нужен древний символ ее власти, и она дарит его тебе, о ком с нежностью вспоминала в последний миг.
Оливер закрыл лицо руками и отвернулся.
— Но, — снова зазвучал голос, на этот раз совсем тихо, — женщина Македа, которую ты, как говорят, некогда любил…
Он опустил руки и взглянул на говорившего.
— …женщина Македа, которую ты, как говорят, некогда любил, жива…
Плащ соскользнул с плеч, и в свете восходящего солнца мы увидели скрывавшееся под ним лицо.
Это было лицо Македы.
— Мой властелин, Оливер, — спросила она, — примешь ли ты мой подарок — перстень царицы Савской?
Послесловие Македы,
которую звали Вальда Нагаста и Такла Варда, что означает Дочь Царей и Бутон Розы, которая была также по рождению правительницей абати, происходящих от Соломона и царицы Савской
— Я, Македа, пишу это по приказанию Оливера, моего владыки, который желает, чтобы я сама рассказала о некоторых событиях.
Воистину все мужчины глупцы, и самый больший глупец — Оливер, мой владыка, хотя, быть может, с ним сравнится тот ученый человек, которого абати зовут Темные Окошки, и доктор Адамс. Но тот, кого звать Родриком, дитя Адамса, несколько менее слеп, потому что он вырос среди фенгов и других народов пустыни и приобрел некоторую мудрость. Я знаю это, так как он сказал мне, что он один понял мой план, как спасти их жизни, но ничего никому не объяснил, потому что желал скорее покинуть Мур, где его спутников ожидала верная смерть. Впрочем, быть может, и он лжет, чтобы доставить мне удовольствие.
Теперь я расскажу вкратце, как все произошло.
Меня вынесли из пещеры вместе с моим властелином и другими, и я так ослабела от голода, что не в силах была даже убить себя, что непременно бы сделала, чтобы не попасть в руки своего проклятого дяди Джошуа. Все же я была крепче своих спутников благодаря тому, что они обманывали меня и заставляли есть сухари, делая вид, что они тоже едят, тогда как на самом деле ничего не ели — этого я им никогда не прощу.
Нас предал Яфет, смелый человек, нов душе такой же трус, как все абати, и побудил его к тому голод, хотя, сказать правду, голод — плохая подмога храбрости. Он выбрался из пещеры и рассказал Джошуа, где мы находимся, и они пришли за нами.
Они разъединили меня и чужестранцев и давали мне еду, пока ко мне не вернулись силы — о, как вкусен был тот мед, которым накормили меня, потому что я не в силах была есть ничего другого. Когда я окрепла, пришел принц Джошуа и сказал:
— Теперь ты в моих сетях, теперь ты моя.
Я ответила:
— Глупец, твоя сеть из воздуха, я улечу из нее.
— Каким образом? — спросил он.
— Я умру, — ответила я, — а это я могу сделать тысячью способами. Ты помешал мне однажды, но у меня остается столько возможностей умереть, Я пойду туда, куда ни ты, ни твоя любовь не сможете последовать за мной.
— Хорошо, Дочь Царей, — согласился он, — но что же будет с высоким язычником, который пленил твое сердце, и с его спутниками? И их тоже нашли вместе с тобой, и они тоже умрут, каждый своей смертью (это я, Македа, не стану описывать, потому что есть вещи, о каких не подобает писать). Если ты умрешь — умрут и они; я уже сказал тебе, что они умрут, как умирает волк, которого поймали пастухи, они умрут, как павиан, которого захватил супруг похищенной им женщины.
Теперь я поняла, что спасения мне нет. И я начала торговаться с ним.
— Джошуа! — умоляла я. — Отпусти этих людей, и я клянусь тебе именем нашей праматери, царицы Савской, что буду твоей женой. А если ты убьешь их, я никогда не достанусь тебе.
В конце концов он согласился, потому что желал меня и ту власть, которую получил бы вместе со мной.
Тогда я разыграла свою роль. Моего владыку и его спутников привели ко мне, и я смеялась над ними в присутствии всего моего народа; я плюнула им в лицо, — о глупцы! глупцы! глупцы! — они поверили мне! Я подняла покрывало и показала им свои глаза, и они поверили тому, что, как им показалось, прочли в них, забыв, что я женщина и могу играть любую роль. Да, они забыли, что не только они одни хотели читать в моих глазах, но здесь был еще весь народ абати, что народ, если бы он обнаружил обман, разорвал бы чужестранцев в клочья. Всего тяжелее было мне уверить даже моего властелина, что из всех злых женщин, когда либо ступавших по земле, я была самой подлой. И все же я сделала это, и он не может этого отрицать; мы часто говорили с ним об этом, но теперь больше не говорим.