Владимир Малик - Чёрный всадник

Но, несмотря на занятость, генерал нашёл время, чтобы позаботиться о семье Арсена. Он послал в Новосёлки с припасами Кузьму Рожкова — после чигиринской осады держал его при себе, — и тот в один прекрасный день вернулся в Киев с Иваником, который взял самых сильных лошадей и воз побольше в надежде чем-нибудь поживиться. Не заезжая на генеральский двор, они направились к Софии, побродили перед вычурными домами киевских вельмож, спустились на Подол.

Большой шумный город произвёл на Иваника сильное впечатление. Сияющие золотом купола церквей, каменные дома, просторные лавки, где можно было купить еду, соль, оружие и сбрую, нарядно одетые горожане и горожанки — все вызывало у него восторг и удивление. Он только причмокивал, глядя на сверкающие топоры и блестящие лопаты, тяпки, серпы и острые лезвия кос, на хомуты и шлеи с уздечками, издающие запах свежевыделанной кожи, то и дело хлопал руками по пустым карманам.

— Ай-ай-ай, досада какая, знаешь-понимаешь!.. Все тут есть, кроме птичьего молока. Лишь чепухи не хватает — деньжат. Ай-ай-ай, ни одного шеляга, как на грех, не завалялось в кармане… Тьфу!

Кузьма посмеивался про себя, так как знал, что генерал Гордон уже приказал выдать ему деньги и приготовить на складе самый необходимый хозяйственный инвентарь. А кроме того, и соли, и муки, и вяленой рыбы…

Радость Иваника была безмерна, когда вечером он увидел такое богатство.

— Как бы оси не поломались, — покачивал головой стрелец, видя, как Иваник с жадностью хватает из кладовой всякие железки и укладывает на телегу.

— Не поломаются! Они у меня дубовые, знаешь-понимаешь, — отвечал Иваник. — А поломаются — новые в дороге вытешу!

Утром следующего дня он должен был выехать домой. Но это было как раз воскресенье, и когда в церквах зазвонили колокола к заутрене, Иваник почесал затылок и сказал:

— А что, знаешь-понимаешь, быть в Киеве и не заглянуть в Киево-Печерскую лавру?.. Кузьма, поведи, будь другом!

Они спустились в Крещатый яр, на дорогу, ведущую через Угорское к лавре.

Стояло солнечное погожее утро. В яру, среди густой зелени, куковала кукушка, звенели птичьи голоса. В раскидистых ветвях цветущих лип гудели пчелы, а над всем этим плыл колокольный звон: дзень-бом, тили-бом, дзень-бом, тили-бом!..

Дорога выпетляла вверх, на Угорское. Отсюда уже виднелись золотые кресты Успенского собора, руины оборонительных стен, которые со времён нападения Батыя оставались невосстановленными. Старая и Новая Печерские слободы.

И вдруг звуки колоколов оборвались. А с валов ретраншемента залпом ударили пушки, послышались далёкие крики.

— Праздник какой или что? — всполошился Иваник.

Кузьма побледнел. Нет, ради праздника из пушек не палят. К тому же ретраншемент ещё не закончен и не все пушки установлены… Неужели нападение?

Сомнения его рассеялись, когда от лавры донеслись тревожные звуки набата. Большой колокол бил часто, как на пожар: бом-бом-бом! Эти звуки ледяным холодом проникали в самое сердце и разрастались в нем чёрным ужасом.

— Людоловы! — воскликнул Кузьма, выхватывая саблю. — Проклятье! Беги, Иваник!

От Новой слободы прямо на них мчались всадники, на скаку выпуская в сторону лавры тучи стрел. Очевидно, они прорвались через Зверинец, где строительство валов только начиналось, и, смяв малочисленную стражу, наводнили Печерск. Спасения не было.

Иваник тоже выхватил саблю.

— Беги! Я прикрою тебя, Кузьма, знаешь-понимаешь! Задержу их! Беги в заросли на склонах Днепра! — крикнул он. — Я виноват, что потащил тебя сюда… Зачем обоим погибать!

Кузьма и не думал спасаться бегством.

— Да беги же, холера ясная! — воскликнул Иваник, не замечая, что перенял от Спыхальского его излюбленное ругательство.

Но бежать уже было поздно. Ордынцы стремительно приближались. В воздухе просвистели стрелы, и одна из них впилась Иванику в руку. Он неуклюже взмахнул высоко поднятой саблей, вскрикнул и стал медленно оседать на землю. На белой полотняной рубахе быстро расплывалось красное пятно.

— Зинка! — позвал Иваник. — Спаси! Погибаю…

Кузьма нагнулся, чтобы вытащить стрелу, но не успел: прошелестел аркан и обвился вокруг шеи, затягиваясь. Кузьма задохнулся, выпустил саблю из руки и упал рядом с Иваником.

— Прикончить их, батько? — услышал Кузьма юношеский голос.

Рожков открыл глаза. Над ними стояли два всадника: один молодой с хищной улыбкой, второй — пожилой человек с густой чёрной бородой.

— Не нужно, Чора, — ответил старший. — За них на невольничьем базаре дадут кое-что… Прикажи связать их!

— Хорошо, батько, — сказал молодой и крикнул воинам: — Эй, люди, свяжите их и отправьте в наш стан!

Людоловы длинными узкими сыромятными ремнями из невыделанной лошадиной шкуры связали руки Иванику и Рожкову. И тут же нагайки хлестнули их по плечам. Пленники вскочили на ноги. Тугой аркан потянул их за собой…

Набег продолжался недолго. Орда налетела внезапно, как вихрь среди ясного дня, но, получив отпор, начала сразу отступать, захватив сотни пленных и подпалив несколько строений. Казаки и стрельцы повсюду выбили ордынцев за границы города, и они, промчавшись по околицам, вскоре исчезли, оставив после себя трупы, пожарища и плач родных по убитым и по угнанным в плен.

КАМЕНЕЦ

1

Отряд Палия остановился в чаще Краковецкого леса, самого крупного на Подолии в те времена. Лес не только мог защитить от постороннего глаза и внезапного нападения врага, летом он был для воинов родным домом со щедрым столом. Здесь можно было пасти коней, строить курени и без опасений разводить костры. В лесу водилось множество всякой дичи: зайцы, дрофы, гуси, косули, лоси, медведи. Кроме того, земля была сплошь усыпана ягодами, а на кислицах и диких грушах плодов — как росы поутру.

Выбрав у ручья под горой, где били ключи, ровное местечко, Палий приказал казакам ставить курени, а сам подошёл к Арсену, который стоял в сторонке с Романом и Спыхальским. Неподалёку на сломанном дереве сидела похудевшая, загрустившая Вандзя. Опустив голову, она потупила взгляд в землю и, кажется, ничего не замечала вокруг.

— Ну вот, панове-братья, юж и наступило время нашей разлуки, — с грустью сказал Спыхальский. — Отсюда мы сами будем добираться до Львова… Жаль мне расставаться с вами, но должен…

Он обнял Арсена, ткнулся колючими усами в его щеку и тихо прошептал:

— Эх, и люблю тебя, холера ясная!.. Нех буду пёсий сын, коли лжу молвлю… Люблю, как брата… Жалко, Златки и Стёхи нема! Но надеюсь — найдутся они…

Пан Мартын отступил, и Арсен увидел на реснице товарища слезу.

— Мы ещё встретимся, пан Мартын! Ей-богу, встретимся, помяни моё слово! — Арсен не верил в то, что говорил, но ему очень хотелось успокоить друга, ведь и у самого на сердце было тяжко… — Приедешь к нам в Новосёлки… на свадьбу… Как найдётся Златка, я дам тебе знать… Я тоже надеюсь…