Легионер. Книга первая - Вячеслав Александрович Каликинский
Глава шестая. Черный кабинет
Двери Зимнего дворца монументальны: что высота, что ширина и толщина. Зрительно утяжеляла их и рельефная резьба. Однако захлопнулась эта чудовищно тяжелая дверь за спиной Путилина мягко, как садовая калитка, только воздухом ощутимо обдула.
Путилин отвел невольный взгляд от этих дверей и вздохнул: сколько ни стой тут, «на царевом крыльце», извозчиков в окрестностях не прибавится. Наверняка где-то на подходах к Зимнему будочники да городовые строго следят за тем, чтобы сиволапое мужичье и зеваки и близко к царевой резиденции не подходили. Меж тем извозчик Ивану Дмитриевичу Путилину нужен был всенепременно. Во-первых, времени было жалко, да и шагать пешком в парадном вицмундире при всех орденах, лентах и короткой придворной шпаге было незачем. Сейчас народ сбежится, мальчишки вездесущие заулюлюкают, обыватели пальцами тыкать станут. Ну чего бы мне не захватить плащ, казнил себя Путилин. Как же! Разволновался, старый дурень, что в Зимний приглашают. Да и жандармский ротмистр со своей каретой голову заморочил, вот об обратной дороге подумать и не успел.
Путилин запустил по привычке руку в левую бакенбардину, как вдруг краем глаза заметил невесть откуда появившегося на набережной одинокого прохожего. Путилин готов был поклясться, что еще полминуты назад все вокруг было пусто до самого горизонта. Присмотревшись, Путилин с удивлением узнал в одиноком прохожем своего агента, Сеньку Бергмана.
– Семен? Сенька, черт этакий! Ты откуда тут взялся?
– Известно откуда, Иван Дмитриевич. Из Сыскной. – фамильярно осклабился агент, снимая картуз и кланяясь. – Вас вот поджидаю.
– Но… Откуда ты узнал, что я во дворце? Я ведь никому ничего…
– Вы не серчайте, Иван Дмитриевич! Еще покуда вас жандарм дожидался, я конюху вашему велел наготове быть. Жандармы – народ известный: увезти увезут, а обратно доставить забудут. Хоть бы и нашего брата, простолюдина, до крепости – и айда-прощай!
– Ты что же, Сеня, вообразил, что меня арестовать могут? – невольно заулыбался Путилин. – Ты что же – своего начальника государственным преступником полагаешь?
– Ничего я не полагаю, а на всякий случай следом поехал, – насупился агент.
– Ну, карбонарии! Вы что же, с конюхом и отбивать меня стали бы? У жандармов, голубчик, не отобьешь! – вздохнул Путилин. – Ладно, где Федор-то?
– А он там с лошадьми дожидается! – Сеня махнул рукой куда-то назад. – Прикажете выезд вам сюда подать? – и не дожидаясь ответа, Бергман сунул в рот два пальца и пронзительно свистнул.
– А ну, тише! – рассердился Путилин, невольно оглядываясь на близкие окна Зимнего. – Ты что рассвистелся тут, как у кабака?! Ступай в часть, скажи, что я тебе двое суток ареста за самоуправство и дерзость дал. Наглец эдакий…
Путилин забрался в подкатившую карету, и, не обращая внимания на расстроенную физиономию Бергмана, задернул занавеску. Впрочем, занавеску он задернул, чтобы скрыть довольную улыбку. Молодцы все-таки его сыскные! Федору в верхнее окошко он велел ехать к почтамту, к черной лестнице.
То, что Путилину предстояло сделать, ничуть его не радовало. Более того: задуманное было весьма чревато опасными последствиями для его карьеры.
Между тем замечание, оброненное шефом жандармов после совещания во дворце, оставлять без внимания было никак нельзя. Порукой тому служил взрывной характер Дрентельна и его желание любой ценой вернуть монаршее доверие. Расплодившаяся в России «нигилятина» и непрекращающиеся террористические акции революционеров вызывали в высших эшелонах власти растущее раздражение бессилием Жандармского корпуса, его неспособностью покончить с вольнодумной заразой.
Нынче государь император был озабочен мыслями о предстоящем суде над Ландсбергом. Гарантии молчания сапера на суде никто дать, разумеется, не мог. В этой ситуации Дрентельн вполне мог решиться на какой-нибудь сумасбродный поступок. Каким он может быть? Ответ на этот вопрос Путилин очень надеялся узнать в резиденции Почт-Директора Санкт-Петербурга господина Шора.
Перлюстрация почтовой корреспонденции всегда была одной из наиболее охраняемых тайн – и в России, и во всех прочих странах. История приписывает узаконение этой процедуры французскому министру – кардиналу Ришелье. Однако, без сомнения, перлюстрация как таковая была гораздо старше.
Говоря об узаконении перлюстрации, надо иметь в виду отнюдь не легализацию ее путем принятия соответствующих законов. Скорее уж наоборот: перлюстрация практически изначально и по сей день находится вне закона. Ее существование всегда официально отрицалось – и тем не менее без перлюстрации не обходилось (да и не обходится, пожалуй) ни одно из государств. Разнятся лишь тайные службы, причастные к сему «великому секрету».
Поскольку предмет перлюстрации находится всегда и везде в ведомстве почтовых департаментов и ведомств, нет ничего удивительного в том, что и тайная когорта чиновников, держащих руку на пульсе своих современников, тоже обитает под этой крышей. Так было и в России XIX века, когда службу перлюстрации возглавлял Почт-Директор Санкт-Петербургского почтамта. Непосредственно ему подчинялись как столичные почтовые чиновники, так и «черные кабинеты» шести других провинциальных городов империи – в основном приграничных. Собранные выписки из писем, копии их, а также комментарии к некоторым почтовым откровениям, с виду совершенно порой безобидным, ежедневно паковались в двойные пакеты листового формата и поступали прямо на стол министра внутренних дел. Ни один доверенный секретарь не имел права вскрывать эти голубоватые пакеты, которые Почт-Директор всегда отвозил самолично, не пользуясь никакими, даже самыми доверенными курьерскими службами. От министра внутренних дел эти документы с необходимыми разъяснениями и справками доставлялись лично государю императору. Такой же пакет доставлял в императорский дворец и министр иностранных дел, чья собственная ведомственная тайная экспедиция успешно вскрывала и «потрошила» дипломатическую почту.
Чиновники, работавшие в «черных кабинетах», владели, без преувеличения, всеми секретами Российской империи. Согласно инструкциям почтового ведомства, разработанным в министерстве внутренних дел, только два человека в России имели право на сохранение тайны переписки – царствующий монарх и министр внутренних дел во время исполнения им своей должности. Письма всех прочих, включая сюда министров и даже членов императорской фамилии, могли быть (а иной раз и должны были) при необходимых основаниях вскрыты и просмотрены.
Такое положение дел, разумеется, предполагало большую степень доверия к самим работникам «черных кабинетов». Главными критериями их отбора были беззаветная преданность государю императору и чувство высочайшей ответственности за доверенное дело. Не последнюю роль при отборе играло и наличие у кандидата своего «скелета в шкафу» – какого-либо греха или даже должностного преступления. Держа секретного чиновника на таком «поводке», Почт-Директор мог рассчитывать на полную преданность. Любопытно, но это срабатывало. История России не знает ни одного случая суда над перлюстратором, сознательно нарушившим верность присяге и доверенную ему тайну. Хотя скандалы, связанные с утечкой информации, почерпнутой из писем, все же порой случались. Замешанные же в них излишне болтливые либо корыстолюбивые деятели «черных
