Как натаскать вашу собаку по античности и разложить по полочкам основы греко-римской культуры - Филип Уомэк
После смерти Нерона Рим снова разрывался борьбой, настал так называемый Год четырех императоров: это были Гальба, Отон, Вителлий и наконец Веспасиан.
Веспасиан и двое его сыновей Тит и Домициан составляют династию Флавиев, которая закончилась убийством в 96 году н. э. Домициана – императора деспотичного и чрезмерно переживающего из-за своей лысины. А Тацита я так сильно люблю за непревзойденный стиль: изящный, живой, остроумный и сжатый. Описав убийство Гальбы, Тацит говорит о нем: «omnium consensu capax imperii, nisi imperasset» – «все… полагали, что он способен стать императором, пока он им не сделался»[99]. По-латински это звучит потрясающе емко.
Тацит – один из тех источников, откуда мы знаем те самые невероятные истории о Нероне: не по-римски развращенный, он устроил себе «свадьбу» с евнухом по имени, говорят, Пифагор, сам выступив в роли невесты. Эпизод у Тацита, когда Нерон пытается убить свою мать Агриппину с помощью саморазрушающегося корабля…
– Что?!
– Да, в изобретательности им не откажешь. Почему бы не воспользоваться саморазрушающимся кораблем? Никто ведь в жизни не догадается, что ты попытаешься убить свою мать, подстроив кораблекрушение? Это что-то в стиле «Убийств в Мидсомере».
– Но зачем ему было убивать собственную мать?
– Она не одобряла его отношений с женщиной по имени Поппея Сабина[100].
– Ну все равно это как-то…
– Тацит поддерживает эту версию, а как было на самом деле, мы не знаем. Сцена эта нереально захватывающая, и тем более потрясающая, что Агриппина выплывает на берег и остается в живых; одна ее служанка прикидывается ею, думая, что таким образом спасется, но ее забивают до смерти. Агриппина добирается до дома. В этот момент за нее прямо болеешь. Ее окружают люди Нерона. Она говорит им: «Feri ventrem!» – «Поражай чрево!»[101] – непреклонная до последнего.
– Это же вроде твоя фамилия по-латински? Venter?
– Да. Но это не повод меня бить.
– Не буду.
– Тацит рисует картины смерти, кровопролития и насилия, что-то похожее можно найти у Эсхила, при этом у Тацита все это балансирует на грани страшной комедии.
Дальше идет год четырех императоров: ГОВВ. Гони Отсюда! Вон! Вон!
Уна ошеломленно оглянулась.
– Да не ты. Это запоминалка: Гальба, Отон, Вителлий, Веспасиан. И дальше идут два оставшихся Флавия: Тит и Домициан, так что можно добавить: Туда Драпай – и вот так можно запомнить первых двенадцать цезарей.
– А почему они Флавии?
– Потому что полное имя Веспасиана – Тит Флавий Веспасиан.
После Флавиев наконец-то наступила передышка. Настало время, которое многие называют лучшей эпохой в истории Римской империи, – правление династии Антонинов, в числе которых Траян, Адриан и Марк Аврелий. При этих императорах римское владычество расширялось и консолидировалось. Вот что об этом пишет Эдуард Гиббон:
«Во втором столетии христианской эры владычество Рима обнимало лучшую часть земного шара и самую цивилизованную часть человеческого рода. Границы этой обширной монархии охранялись старинною славой и дисциплинированной храбростью. Мягкое, но вместе с тем могущественное влияние законов и обычаев мало-помалу скрепило связь между провинциями. Их миролюбивое население наслаждалось и злоупотребляло удобствами богатства и роскоши. Внешние формы свободных учреждений охранялись с приличной почтительностью: римский сенат, по-видимому, сосредоточивал в своих руках верховную власть, а на императоров возлагал всю исполнительную часть управления. В течение счастливого периода, продолжавшегося более восьмидесяти лет, делами государственного управления руководили добродетели и дарования Нервы, Траяна, Адриана и двух Антонинов. Настоящая глава и следующие за ней две другие главы имеют целью описать цветущее состояние их империи и затем, со времени смерти Марка Антонина, указать главные причины ее упадка и разрушении, то есть главные причины такого переворота, который останется памятным навсегда и который до сих пор отзывается на всех народах земного шара»[102].
Это было началом конца. На литературном поприще не подхватил стилоса новый Вергилий, нового Гомера, конечно, тоже не было. На это так просто взирать меланхолически, думать об общем упадке. А можно и принять то объяснение, что эпическая форма больше не подходила эпохе.
Это время Плиния Младшего, известного своими письмами, – он служил при императоре Адриане (и оставил рассказ об извержении Везувия, при котором погиб его дядя Плиний Старший, с этим описанием можно сравнить исключительно живой рассказ о Великом лондонском пожаре Сэмюэла Пипса); поэта, автора множества эпиграмм Марциала, сатирика Ювенала.
Если ты помнишь Катулла, тебе покажется знакомым и мир Марциала с его пройдохами, вечеринками и любовными интригами, хотя у последнего все это более скабрезное. Еще заметно, как быстро меняется язык. Одно стихотворение начинается словами «Cotile, bellus homo es» – если чуть-чуть понимаешь по-итальянски, здесь все понятно даже без диплома латиниста.
– Мне непонятно, – сказала Уна. – Только опять что-то про кота, брр.
– Извини. Это означает «Котил, ты красавчик!». К котам не имеет отношения. Можем с тобой прочитать одну его коротенькую эпиграмму – она легко читается даже если ты только начал учить латынь:
Bella es – novimus, et puella – verum est,
et dives – quis enim potest negare?
sed cum te nimium, Fabulla, laudas —
nec dives neque bella nec puella es.
Ты мила – нам известно, дева, правда,
Ты богата – никто не станет спорить;
Но коль хвалишься слишком ты, Фабула, —
Не мила, не богата и не дева[103].
Вкус, извини за выражение, здесь совсем не тот, что у Катулловой классической эпиграммы. Критик Уильям Фитцджеральд полагает, что как поэт Марциал вполне созвучен нашему времени: очень любит лаконичность и слоганы.
Одно стихотворение давай рассмотрим более внимательно.
Я загрузил на телефоне приложение SPQR, позволяющее со скоростью Меркурия добывать античные тексты:
Issa est passere nequior Catulli,
Issa est purior osculo columbae,
Issa est blandior omnibus puellis,
Issa est carior Indicis lapillis,
Issa est deliciae catella Publi.
hanc tu, si queritur, loqui putabis;
sentit tristitiamque gaudiumque.
collo nixa cubat capitque somnos,
ut suspiria nulla sentiantur;
et desiderio coacta ventris
gutta pallia non fefellit ulla,
sed blando pede suscitat toroque
deponi monet et rogat levari.
castae tantus inest pudor catellae,
ignorat Venerem; nec invenimus
dignum tam tenera virum puella.
hanc ne lux rapiat suprema totam,
picta Publius exprimit tabella,
in qua tam similem videbis Issam,
ut sit tam similis sibi nec ipsa.
Issam denique pone cum tabella:
aut utramque putabis esse veram,
aut utramque putabis esse pictam.
