Сюсаку Эндо - Самурай (пер. В. Гривнина)
Долгое путешествие. Бескрайнее, огромное море. Выжженные равнины Новой Испании. Похожее на сверкающий белый поднос солнце. Голая пустыня, без единого листика – только кактусы и агавы. Продуваемые ветром города. Все эти картины одна за другой возникали перед его глазами, тускнели и постепенно исчезали. Ради чего, ради чего, ради чего? – эти слова как барабанная дробь монотонно звучали в его ушах.
Кюскэ Ниси расплакался. Еще совсем молодой, он плакал от горя и досады, плечи у него тряслись.
– Неужели все наши надежды рассыпались в прах? – тоскливо спросил Танака.
Веласко ничего не ответил. Этот южный варвар тоже пытался побороть свое отчаяние.
– То, что написано в письме, правда?
– Думаю, правда. Ни один падре не пошлет лживого донесения.
– Может быть, он неправильно понял?
– Я тоже так подумал. Но в далеком от Японии Мадриде нет возможности установить истину. Может быть, к Папе, в Рим, поступили иные сведения…
– Я готов ехать хоть в Рим, хоть на край света, – одним духом выпалил Танака.
Веласко отнял руки от лица.
– Вы согласны отправиться в Рим?
– Мне не известны намерения Хасэкуры и Ниси. Но я… но я… не могу с пустыми руками вернуться в Японию. Если суждено было возвращаться ни с чем, то лучше бы вместе с Мацуки сесть на корабль в Новой Испании, – простонал он. – Я поехал в Испанию, хотя путешествие было совсем не легким, помышляя лишь об одном – о возложенной на нас миссии. Нет, с пустыми руками я не могу вернуться в Японию. Я готов ехать… хоть на край света.
Самурай был потрясен словами Танаки. Он знал, как сильно желает этот человек получить назад свои старые владения, знал, что он взял на себя эту миссию, чтобы не обмануть надежды родных. Но Самураю казалось, что только сегодня он понял, насколько всепоглощающим, насколько страстным было это желание. Танака сказал, что готов ехать хоть на край света. А вдруг им не удастся выполнить поручение, куда бы они ни направились, куда бы ни добрались? Неожиданно в душе Самурая, точно огромная птица, мелькнуло тяжелое предчувствие. Если Танака не выполнит возложенную на него миссию, ему, чтобы получить прощение родных, останется лишь одно. Ничего иного такому прямодушному человеку не придумать. Только покончив с собой, он сможет рассчитывать на прощение за то, что не хватило сил выполнить миссию. Он сделает харакири. Увидев лицо Танаки, Самурай попытался отогнать от себя мрачные предчувствия.
– А что предпримете вы, господин Хасэкура?
– Если господин Танака поедет, я тоже поеду, – ответил Самурай.
Веласко слабо улыбнулся:
– У меня сейчас странное чувство. До того как отправиться в путешествие и во время самого путешествия я осознавал, что мы с вами идем по разным дорогам. Честно говоря, у меня всегда было ощущение, что я связан с вами одной веревкой. Отныне нас будут поливать одни и те же дожди, продувать одни и те же ветры, мы будем идти плечом к плечу одним и тем же путем. Вот что я почувствовал.
Пламя свечи дрожало, зазвонил колокол, возвещавший, что день закончился. Самурай, закрыв глаза, думал о том, как он скажет слугам, что нужно продолжить путешествие. Ёдзо еще ничего, а вот какие мрачные лица будут у двух остальных – страшно подумать. Милый сердцу пейзаж Ято, запах родного очага, лица жены и детей уходили вдаль, будто уносимые отливом.
«Но завтра все равно придется им все сказать. А сегодня лягу спать и постараюсь забыть обо всем. Я очень устал».
Самурай снова видел сон о Ято. Сон, в котором те самые белые птицы летали в зимнем, покрытом облаками небе. Сделав огромный круг, они стали медленно опускаться на озеро. Ёдзо проворно вскинул ружье. Самурай не успел остановить его. Оглушительный выстрел разнесся по голому лесу, одна из птиц вздрогнула, закружилась и камнем полетела вниз. Вдыхая запах пороха, Самурай сердито посмотрел на Ёдзо. Он хотел сказать, что тот напрасно загубил птицу, но сдержался. Зачем он ее убил? Ведь ей, как и им, предстояло возвращаться на далекую родину…
Мы с японцами похожи на кочевников, которые бродят по миру в поисках пристанища. Похожи мы и на путников, ищущих в кромешной ночной тьме огонек человеческого жилья. «Сын человеческий не имеет где преклонить голову» – эти слова Господа все время, с того дня, как мы покинули Мадрид, живут в моей душе.
После решения Собора епископов все разом переменилось – люди стали относиться к нам холодно. Теперь уже никто не приглашал, никто не посещал нас. Даже настоятель монастыря, где мы жили, отправил епископу петицию, что пребывание японцев в монастыре нарушает уклад монастырской жизни.
Только дядя и его семья еще заботились о нас. И, как ни странно, нашим другом стал один вельможа, раньше державшийся с нами весьма холодно. Его возмутило, что христиане-испанцы с таким безразличием относятся к японцам, принявшим ту же веру, и обратился к одному из могущественнейших людей в Риме – кардиналу Боргезе – с просьбой оказать нам помощь. Дяде удалось подыскать для нас небольшое парусное судно, которое отплывало из Барселоны в Италию, и дать нам на дорожные расходы две тысячи дукатов, правда при этом он поставил одно условие: если Ватикан не удовлетворит просьбу японцев, я обещаю отказаться от своих планов и стану вести тихую жизнь настоятеля в каком-нибудь монастыре в Новой Испании или на Филиппинах.
Выехав из зимнего Мадрида, мы миновали безжизненную равнину Гвадалахара и направились в Барселону через Сарагосу и Серверу.
Дул холодный, пронизывающий ветер. Видя, как японцы безропотно продолжают путешествие, я почувствовал, что боль, смешанная с раскаянием и угрызениями совести, разрывает мою душу. А бесстрастные лица посланников, на которых не отражалось никаких эмоций, наоборот, наводили на меня еще большую тоску. Я даже ощущал себя одним из лжепророков израильских, который повел за собой народ в бесцельное, бессмысленное путешествие. Я не был уверен, что, когда мы прибудем в Рим, Папа примет нас и удовлетворит наши просьбы. И японцы, и я шли вперед, уповая лишь на чудо.
Мы были опустошены. И, словно кочевники, стремясь к неведомому источнику, день изо дня брели по выжженной пустыне. Они никогда не признаются даже себе, но в глубине души понимают, что князь и Совет старейшин, которым они безоговорочно верили, предали их. Так же и я страдал оттого, что Господь покинул меня и развеял в прах мои мечты. Известно, что между преданными и покинутыми рано или поздно возникает близость, они должны утешать друг друга, врачевать друг другу раны. Вот и я почувствовал духовную общность с японцами. Мне показалось, что между мной и посланниками родилось настоящее единство, которого раньше не было. До этого я пускался на разные хитрости, манипулировал ими для своих тайных целей, пользовался их беспомощностью – незнанием языка и полным неведением, что их ждет. Они тоже иногда пытались использовать меня для выполнения своей миссии. По-моему, теперь отчужденность, существовавшая между нами, исчезла.
