Богдан Сушинский - Жребий викинга
— Предки наши никогда не делили Русь по Днепру, — мрачно заметил Ярослав.
— Правильно, они делили не на две части, по Днепру, а на десятки мелких княжеств, — молвил Мстислав, — которые бесконечно вели сражения друг с другом. Эти «уделы» действительно враждовали между собой, ослабляя друг друга, а их князьки призывали в союзники самых беспощадных врагов земли нашей.
Ярослав с минуту задумчиво молчал, глядя на расстеленную перед ним карту Визария. Именно эта карта убеждала его, что ничего более благоразумного предложить он не в состоянии.
— Да будет так, — наконец произнес он. — Я отказываюсь от всего, что находится не левом берегу нашей священной реки.
Нотки душевного отчаяния, которые пробивались сквозь эти его слова, вызвали у Мстислава ироническую ухмылку. Потерпев полное поражение на поле битвы, брат все еще вел себя так, словно вынужден одаривать его той землей, которой он и так уже завладел. И не проявлял никакой благодарности за подаренный ему престол великого князя. Да, в буквальном смысле подаренный.
— Если нам удастся хотя бы в течение двух лет придерживаться этого договора, — великодушно заверил Понтийский Странник, — то я не стану искать себе наследников, а завещаю всю левобережную Русь тебе или тому, кто будет править Русью правобережной. Таким образом, обе части земли нашей воссоединятся в одной империи.
— При условии, что каждый новый великий князь или император Руси будет на Библии клясться перед народом, что не посмеет делить Русь на удельные княжества между своими сыновьями и прочими родственниками, — неожиданно вмешался Визарий, доселе молчаливо стоявший чуть в сторонке, но прекрасно слышавший все, о чем говорили князья.
Мстислав вопросительно взглянул на старшего брата.
— Иначе Русь вновь будет предана дроблению[65], — оправдал вмешательство эллина великий князь, вызвав этим одобрение не только византийского агента, но и Понтийского Странника.
Завершив переговоры, князья по-братски обнялись. И хотя многоопытный Визарий не поверил в искренность этих объятий, тем не менее решил, что по крайней мере в течение года ни один из них не падет от удара «братского» кинжала или ядовитого кубка медовухи. По нынешним временам этого тоже было немало.
Когда в 1036 году бездетный князь Мстислав, правитель Левобережной Руси, простудившись во время охоты в черниговских лесах, внезапно умер (и, по завещанию, был похоронен в черниговском Спасском соборе, сооруженном на его пожертвования), великий князь Ярослав безболезненно взял все его земли под свое управление. Оценивая последовавший за этим период правления этого князя, великий летописец Нестор в своей «Повести временных лет» уведомляет нас: «В год 1037 заложил Ярослав град великий, в котором сейчас Золотые ворота; заложил и церковь, Святой Софии митрополию, а потом церковь Святого Георгия и Святой Ирины. При этом начала вера христианская умножаться и распространяться, и черноризцы стали умножаться, и монастыри появляться.
…И собрал он много книгописцев, которые переводили с греческого на славянский язык. И написали они много книг, по которым верующие люди обучаются и наслаждаются учением Божественным».
Однако все это придет со временем, а пока что…
Спустя несколько дней после переговоров с Понтийским Странником князь Ярослав торжественно, почти триумфально, въезжал через главные ворота в свой стольный град Киев. Чуть позади него держался византиец Визарий, который посланными вперед гонцами уже был представлен горожанам и иностранным купцам как представитель византийского императора, выступавший в роли гаранта вечного мира между братьями-князьями.
При въезде в княжеское поместье Ярослав развернул коня и, подождав, когда к нему приблизятся как можно больше бояр и прочих знатных горожан, торжественно произнес:
— Вы уже знаете, что я не сумел привезти вам победу, — на сей раз военное счастье оказалось не на моей стороне. Но пока еще не знаете, что в этой битве я сумел достичь нечто более важное и ценное, нежели сотня пленников и обоз трофеев, — долгожданный мир для всей земли нашей Русской!
41
Битва, которую предвещала Астризесс, состоялась возле норвежского городка Стиклистире[66]. Норманны Дании и Норвегии сошлись в тесной долине, с двух сторон окаймленной подковообразными вершинами, а с двух других — лесами. Наливалась весенними соками ярко-зеленая трава, приобретали свои конечные формы кроны вековых сосен и даже валуны, которыми была усыпана вся эта долина, тоже прорастали коричневато-зелеными мхами. Само появление посреди всего этого буйства предполярной зелени огромной массы людей, обрекающих друг друга на раны и гибель, показалось Гаральду странной и страшной шуткой не только двух королей, но и самого Господа.
— У Кнуда значительно больше воинов, нежели у нас, — проговорил Гуннар, протискиваясь между королем и Гаральдом. — Причем многие из них вооружены копьями, в то время как у нас — только мечи и всего лишь две сотни лучников.
— Не я пришел на землю Кнуда, а Кнуд — на мою, — срывающимся басом ответил Олаф.
— Нам не следует атаковать первыми. Лучше принять их удар за стеной из собственных копий и щитов.
— Датчанин уже чувствует, что это его последняя битва, — не слушал его король. — Здесь, в этой долине, все его воинство и поляжет.
— Возможно, и так, конунг конунгов, — дипломатично соглашался Гуннар, — но все же прикажи отойти к лесу.
— Я ни за что не стану отходить. Сейчас мы обрушимся на них, как на стадо варваров.
— Пока не поздно, нам следует отойти, — настойчиво советовал ему опытный военачальник, проведший на своем веку десятки больших и малых битв. — Там гряда больших валунов, за которой мы будем чувствовать себя, как за крепостным валом.
— Да, там гряда, кхир-гар-га! — поддержал его оказавшийся чуть позади них Ржущий Конь.
— А еще там толстые стволы сосен, из-за которых наши лучники истребят сотни атакующих датчан, которые укроют от копий и стрел многих из нас.
— Там очень толстые стволы, — вторил ему Ржущий Конь, — и всего одна дорога через лес, кхир-гар-га!
— Коль уж датчане решили покорять нас, пусть атакуют. А главное, за этим лесом уже начинается предместье Стиклистире.
— Здесь я командую, конунг Гуннар! — буквально взревел Олаф, наблюдая за тем, как, подражая римским легионерам, датчане грохочут, ударяя мечами о свои щиты. Норвежцы же угрюмо молчали, настраиваясь на то, чтобы растерзать их кое-как сформированные ряды своей лавинной, никакому управлению не поддающейся массой.
