Елизавета Дворецкая - Червонная Русь
– Браги у тебя нету?
– Медовуха есть хорошая, вчера еще слабовата была, а сегодня в самый раз. Велеть?
– Давай!
Выпив два ковша медовухи, князь Ярослав отшвырнул ковшик и вытер усы. Он был похож на отцовских родичей-венгров – черноусый, с резкими чертами лица, жилистый и сильный, решительный и резкий в движениях. Нрав у него был довольно тяжелый: он не терпел никакого противоречия, был гневлив и вспыльчив.
– Там у крыльца тысяцкий мой ждет, Стужайло, – сказал он и презрительно дернул носом. – Вели баню истопить, да пусть его туда ведут, а потом уж к тебе.
– Что такое? – оторопела княгиня. – Завшивел, что ли, так, что и в палаты вести нельзя?
– Да вроде того… Дерьмом воняет.
– Прости Господи! – хмыкнул князь Владимирко – Ты, что ли, Стужайла застращал, что он у тебя того, в штаны наделал, как дитя малое?
– Да лучше бы в штаны наделал, черт косорылый! Я из-за него, выродка, без города остаться могу, как голый сокол в чистом поле!
Княгиня Аграфена ахнула, Владимирко перекрестился, князь Юрий заинтересовался и подошел поближе. Что, еще один безудельный князь?
– Да он же в Белзе сидел тысяцким еще при отце, а у тебя… – начал Владимирко, но тут Князь Ярослав выругался так, что княгиня охнула и зажала уши.
– Как придет из бани, хрен навозный, пусть сам тебе про свои подвиги рассказывает! – Князь Ярослав чуть не сплюнул на пол прямо в гриднице. – Вспоминать о нем не хочу! Ну, чего стоишь, шишимора, еще давай! – рявкнул он на девку, которая стояла с кринкой медовухи, и та от испуга чуть не выронила посудину.
Но, выпив еще пару ковшей, князь Ярослав немного успокоился и рассказал сам. Боярин Стужайло Евдокимович был отправлен в Белз еще Володарем Ростиславичем, и князь Ярослав, получив город, оставил тысяцкого на прежнем месте. Тот обещал не надоедать ему делами, доходы высылать исправно, охота под Белзом была хорошей, девки в хоромах тысяцкого красивые и веселые. Князь Ярослав был всем доволен, поскольку охоту он любил гораздо больше, чем дела. Но вот жители Белза были довольны гораздо меньше. Тысяцкий и сам любил пожить хорошо: изобрел несколько новых податей, а если кто-то обращался к нему с просьбой рассудить, то платить за суд приходилось и истцу, и ответчику. И приговор тысяцкого Стужайла определялся не весомостью доводов и доказательств, а исключительно весом и ценностью подарков.
Когда князь Ярослав в первый раз появился в своем собственном городе, к нему явилось посольство из городских старост с требованием сменить тысяцкого. Князь Ярослав призвал того к ответу, но Стужайло убедил его, что-де пал жертвой клеветы. Князь предпочел ему поверить. Но стоило ему собраться на охоту, как тысяцкий опять закатил пир, опять напился пьян и кричал, что весь Белз скоро будет у него в холопах.
Обозленные попустительством нового князя, горожане не выдержали, и в городе вспыхнул бунт. Двор тысяцкого разгромили, побили челядь, а сам Стужайло спасся только тем, что зарылся в огромную кучу навоза, копаться в которой народ побрезговал. Выбравшись ночью на волю, Стужайло кинулся вдогонку за князем. Князь Ярослав пытался вернуться в город, но ему не открыли ворота и потребовали клятвы, что он заменит Стужайло другим тысяцким, причем по выбору самих горожан.
Князь Ярослав, не выносящий никакого противоречия, пришел в ярость.
– Эти смерды мне условия ставят! Мне! Свинячьи дети, да пошли они все на…! – кричал он, и княгиня Аграфена морщилась и зажимала уши, но не уходила. – Мне ставят условия, чтобы я принимал их собачьего тысяцкого! Может, они еще и князя сами захотят выбрать, рылы вонючие! Всех в железо закую, всех арабам продам! С землей сровняю!
Однако бранью пробить стены Белза не получилось. Князь Ярослав был вынужден с позором отступить и уехать к брату в Звенигород, прихватив с собой воняющего навозом тысяцкого. С тех пор Стужайла уже два раза побывал в бане, но князь по-прежнему отказывался сидеть с ним рядом и брезговал даже смотреть на него. Вот и сейчас, когда Стужайло явился уже после третьей тщательной помывки, князь Ярослав отказался допустить его пред очи – да и надобности не было, поскольку он уже сам все рассказал.
– Надо, брат, войско собирать, показать этим стервецам, кто в волости хозяин! – требовал князь Ярослав. – Завтра же вече собирай, чтоб дали войско!
– Да, да, соберем, соберем! – успокаивал его князь Владимирко, весьма озабоченный. – Давай-ка покушай пока, ведь целый день, поди, с седла не слезал. Княгиня, душа моя, прикажи, чтоб подавали. Что там Прасковья копается?
Всю ночь князь Владимирко не спал, раздумывая, как помочь брату. Собрать войско Звенигорода для похода на Белз будет не так легко – ведь он не сможет позволить ни себе, ни боярам, ни простым ратникам-ополченцам грабить волость Ярослава. С чем тот потом останется? Да и знакомить звенигородцев с требованиями Белза ему казалось опасным – а вдруг они тоже захотят выбирать себе тысяцких сами? Нужно было придумать какие-то другие, убедительные и безопасные, основания для похода.
И с этой задачей он справился. Ум у князя Владимирка был изворотливый, а душа не слишком совестливая[55]. Наутро он приказал собирать городских бояр, причем назначил сбор уже на следующий день: ему не нужно было, чтобы какие-то другие слухи опередили его рассказ о произошедшем.
– Вот приехал ко мне брат мой, князь Ярослав Володаревич! – заговорил он, когда все бояре, старосты, купцы, священники Звенигорода и его собственные воеводы расселись на длинных скамьях в гриднице. – И вести, которые привез он, сердце мое наполнили тяжкой печалью. Всем вам ведомо наше несчастье – и месяца не прошло, как отца нашего, князя Володаря Ростиславича, призвал к себе Господь. – Бояре при этих словах дружно начали вздыхать и креститься. – Умирая, созвал он нас, трех сыновей своих, и разделил между нами волость: мне, старшему сыну, Звенигород, Ярославу, среднему, Белз, а Ростиславу, младшему, Перемышль. Отчего младший сын воссел выше старших двух, то мне неведомо, и отца своего я судить не дерзаю, ибо един Бог нам всем справедливый судья.
Бояре опять закрестились и закивали.
– И жили бы мы трое каждый в своем уделе, по завету отца нашего, владея каждый своим, да, видно, захотел враг рода человеческого разлад внести в род наш. Смутил дьявол умы жителей Белза, побуждая их тысяцкого Стужайла прогнать да и перед князем Ярославом, господином их законным, ворота затворить. Снеслись они, как нам доносят, с братом нашим, князем перемышльским, и зовут его к себе на княжение. А может, и сам он, гордыней и корыстью диавольской обуреваемый, побудил их власть законную опрокинуть. Теперь, говорят, послали белзцы в Перемышль, зовут князя Ростислава к себе. Вот я и спрашиваю вас, мужи звенигородские, по закону ли это божескому и человеческому?
