Анатолий Брусникин - Девятный Спас

Автоном Львович вздохнул.

— Ах ты, деточка моя страдальная… Будем теперь вместе жить. Главное, в себя пришла. Лекаря-немчина к тебе выпишу. Поправишься, здоровей прежнего будешь. — Он перекрестился и с чувством воскликнул. — Господь к сиротам милостив!

Часть третья

Дважды да дважды восемь

Глава 1

У князь-кесаря

Сей князь был характеру партикулярного: собою видом, как монстра; нравом злой тиран; превеликой нежелатель добра никому; пьян по все дни; но его величеству верной так был, что никто другой.

Миновало ещё девять лет. Счёт времени в России теперь вёлся по-европейски — от рождества Христова и от второго зимнего месяца. Прежнюю хронологию блюли лишь ревнители старой веры.

По-новому год получался 1708-й, по-старинному 7216-ый. Хоть так считай, хоть этак, — выходило две восьмёрки. То есть, согласно прозрению покойного отца Викентия, нынешнее лето сулило потомкам Филарета сугубую опасность.

Обстоятельства, в самом деле, складывались для Романовых такие, что горше некуда. Многие в Европе и в России были уверены, что Пётр досиживает на царстве последние месяцы, а то и недели.

От западного порубежья, с той же стороны, что и век назад, на Россию надвигалась чёрная гроза. Но в Смутную эпоху, закончившуюся, когда новой династии была ниспослана чудотворная Икона, государственное неустройство возникло из-за череды гибельных неурожаев, бунтов, чужеземных происков. Ныне же вся вина лежала на помазаннике Божьем. Он сам накликал на Русь погибель, от которой, казалось, не было спасения. В то грозное лето, едва не ставшее для российского государства последним, ни один человек, даже из самых верных царевых конфиданов, не поверил бы, что потомки будут называть Петра «великим» и «Отцом отечества».

Позволим же себе усомниться в правомерности этого титулования и мы.

В начале семнадцатого века, то есть в филаретовские времена, первенство в восточной половине европейского континента оспаривали четыре силы: Турция, Польша, Швеция и Россия, причем последняя была самой немощной из соискательниц, от которой хищные соседки отрывали сочащиеся кровью куски.

Однако в течение следующих десятилетий нешумливые, степенные отпрыски Филарета понемногу крепили своё государство и расширяли его пределы, предоставляя своим врагам истощать друг друга в изнурительных войнах, так что к исходу столетия Московия оказалась у черты, откуда открывались поистине захватывающие виды.

Огромная, некогда воинственная Польша пришла в совершенный упадок. Османская империя ослабела и утратила завоевательный пыл. В Швеции на престол взошёл восемнадцатилетний Карл XII, в котором никто ещё не предугадывал гениального полководца. Однако честолюбие юного короля, мечтавшего о славе герцога Мальборо и принца Савойского, было обращено не на Восток, а на Запад, к столицам и дворам блестящей Европы. Там назревала большая схватка — первая из великих войн, в которых на кон будут ставиться судьбы не сопредельных стран и даже не континента, а целого мира.

Главнейшая из держав, Франция, претендовала на корону угасающих иберийских Габсбургов, а стало быть, и на владение всеми бесчисленными колониями Испании. Англия и Австрийская империя допустить этого не могли, иначе им пришлось бы навсегда смириться с верховенством Версаля. Поэтому вся Европа спешно делилась на два лагеря, готовившихся к тяжёлой войне. Дипломаты и шпионы обеих коалиций соблазняли и сманивали на свою сторону нейтральные страны и княжества. Самым желанным союзником считалась Швеция с её небольшой, но превосходной армией. Карла XII усердно обхаживали с обеих сторон, суля такую славу и такие награды, каких мальчишке не принёс бы десяток походов в Московию. Да и что там было завоевывать? Все российские провинции, представлявшие для Стокгольма хоть какую-то ценность, были захвачены ещё веком ранее.

Если бы Пётр выждал совсем немного, европейцы вцепились бы друг другу в завитые парики, и, пока они терзают друг дружку, Россия могла бы, не тратясь чрезмерно на оборонные нужды, переиначить всё своё домоустройство в соответствии с духом времени — без войны, без крови и ломки, а спокойно и основательно, как это намеревались делать Софья с Василием Голицыным. Пусть новшества вводились бы не столь быстро, но ведь нам, северным обитателям, самой природой не предписано поспешание. У нас, как известно, запрягают медленно, зато, коли уж запрягли и поехали, свернут с пути очень не скоро. Даже если поехали вовсе не туда, куда следовало…

Но суетливый Пётр не стал ждать. Набрав негодных союзников в лице Дании и Саксонии, он напал на Швецию первым, заплатив за неосмотрительность ужасным нарвским разгромом, когда маленькая маневренная армия Карла разнесла в пух и прах огромное, но бестолково устроенное войско московского царя. По счастью, новоявленному шведскому Ганнибалу показалось скучным углубляться в русские леса и болота. Он совершил роковую ошибку — двинулся за славой на Запад, тем самым предоставив Петру целых восемь лет драгоценной передышки.

Как же воспользовался Пётр этим незаслуженным подарком судьбы?

Чего-чего, а энергии и жестокости этому монарху было не занимать. Расточительно, кроваво, без оглядки и часто без смысла он раскидал до основания весь терем русской жизни и переложил брёвна по-своему, соорудив из них подобие корявого блокгауза или гарнизонной кордегардии.

Церковные колокола, звонкий и чистый голос старой Руси, были перелиты в пушки. Вековые дубовые леса по-над Доном навсегда исчезли, изведённые на фрегаты и галеры, которым суждено было сгнить на мелководье. Сотни тысяч мужиков были согнаны на казённые работы или поставлены под мушкет. Девять десятых государственного дохода тратилось на то, чтобы превратить Россию в военную державу.

Да, вершились великие перемены. Но цена, которой они давались, была многократно дороже достигнутых результатов. И как всякий плод государственного насилия, а не естественного роста национальных сил, возведённое злой волей строение оказалось недолговечным. Петровская фортеция строилась на тысячелетия, чтобы стать истинным Третьим Римом и возвыситься над прочими народами, однако не простояла и двух веков. Точно так же, уже в двадцатом веке, другой реформатор, которого тоже будут называть «великим» и «отцом народов», замесит из горя и крови новое великодержавное тесто, но испечённый из него пирог протухнет ещё быстрей, чем петровский…