Александр Золотько - 1941: Время кровавых псов
Давай! Давай!
Селин выпрямился на крыше башни и кричал, размахивая шлемом, словно надеясь, что в грохоте залпа и на таком расстоянии Мордасов его услышит.
Да и было наплевать на это, просто хотелось орать во все горло от восторга! Как на стадионе во время футбольного матча, когда наши, наконец, нащупали в обороне противника слабое место и вбивают в их ворота мяч за мячом.
– Давай! – кричал Селин. – Давай!
Батарея замолчала.
Перезаряжайтесь, ребята! Только быстро, пока немцы не…
Из-за деревни ударила артиллерийская батарея. Тяжелая.
Один или два снаряда взорвались, не долетев до облака пыли и дыма, скрывавшего реактивные установки. Пауза – всего секунд на десять.
Снаряд ударил в черное облако. И еще один. Они, наверное, взрывались, но Селин не слышал взрывов из-за грохота возле моста. Потом рвануло по-настоящему. Так, что огненный столб вырвался из клокочущей пыли и ударил в низкие тучи. И снова рвануло.
Снаряды падали на позицию батареи один за другим, немцы пристрелялись и теперь торопились уничтожить страшного врага.
Селин посмотрел на часы – прошло уже шесть с половиной минут. Мордасов говорил – десять. Если дольше десяти, то можно уже и не ждать…
Кажется, все…
Селин нахлобучил шлем, скользнул в башню и захлопнул за собой люк. Теперь его очередь. Артиллеристы сделали все, что смогли.
Танк Селина рванул с места и помчался с холма к мосту, набирая скорость. Второй танк двинулся за ним.
Выжившие под обстрелом немцы на танки внимания не обратили, и Селин не стал в них стрелять. Только когда дорогу преградила какая-то легковушка, механик-водитель селинского танка чуть притормозил, принял вправо и отбросил машину в сторону.
Немец-водитель закричал, выскакивая из машины, второй танк ударил коротко из пулемета, и немца разорвало в клочья.
Возле моста была зенитная батарея – четыре восьмидесятивосьмимиллиметровых пушки. Три из них были опрокинуты близкими разрывами реактивных снарядов, четвертая все еще смотрела в низкое небо.
– Дави, – приказал Селин механику.
Танк ударил пушку, та накренилась. Платформа орудия сорвалась с опор и теперь катилась вместе с танком.
Наконец колесо попало в яму, пушка рухнула, вздымая облако пыли.
К мосту.
Теперь – к мосту.
«Т-40» влетел на горящий настил, проехал до середины пролета и стал.
Селин развернул пулемет в сторону берега и открыл огонь. Второй танк замешкался, зацепил разбитый грузовик, не мог его ни перевернуть, ни тащить за собой и теперь пытался задним ходом оторваться от немца.
Справа, из дыма, к танку потянулись огоньки трассеров. Несколько ударили в броню и рикошетом ушли вверх.
Селин выпустил длинную очередь в сторону немецкого пулемета. Еще одну. Пулемет вроде бы замолчал, второй танк из ловушки выбрался и даже подъехал к мосту…
Противотанковая пушка, чудом уцелевшая под обстрелом, имела калибр всего тридцать семь миллиметров. Но от нее до «Т-40» было каких-то двадцать метров, а броня в танке была всего десять миллиметров.
И в танке, помимо двух членов экипажа и патронов, было еще сто килограммов тротила.
Танк исчез в огненной вспышке. Взрывной волной снесло дом неподалеку, вывернуло из земли противотанковую пушку и вдребезги разметало артиллеристов. Даже танк Селина, казалось, проволокло по мосту.
«Все, – пробормотал Селин. – Все».
– Давай наружу, – приказал Селин механику-водителю. – Возьми оружие.
Шнур на взрывчатке будет гореть полторы минуты.
Селин открыл люк, чиркнул спичкой по коробку. Выглянул из люка, чтобы убедиться, что механик уже отбежал. Сережа лежал возле стальной опоры моста, автомат валялся рядом. По броне и по крышке открытого люка защелкали пули. Еще один пулемет, понял Селин. И это значило, что уйти не получится.
Селин погасил спичку, закрыл люк. Посидел, зажмурившись, потом достал из кармана комбинезона коробку «Беломорканала». Покрутил в руках папиросу.
Пули били по броне не переставая.
– Такие дела, – сказал Селин, закуривая.
Он не собирался совершать подвиг. Он просто должен был выполнить приказ. Ему никто не отдавал распоряжения умереть. Он и не собирался умирать.
И тезка-артиллерист не собирался, но Селин его, похоже, пережил. Значит, можно попытаться поджечь шнур и выпрыгнуть. Селин посмотрел в перископ – ни хрена не было из-за дыма видно, немцы могли уже подползти к самому танку.
«А это неплохая мысль, – подумал Селин. – Собралось бы их побольше, вот тогда и рвануть… Но как не хочется умирать…»
Комок подкатился к горлу. Зажечь фитиль и полторы минуты смотреть, как огонек подбирается к детонатору? Интересное, наверное, зрелище. А если зажечь, выпрыгнуть? И получить пулю, а фитиль погаснет? И что тогда?
Селин докурил папиросу и прикурил от нее следующую. Никак не накурится. Звон пуль о броню прекратился. У немца закончились патроны? Или это кто-то подобрался к танку, и пулеметчику приказали прекратить огонь, чтобы не задеть своих.
Сейчас немец постучит по броне и предложит сдаваться.
«Плен, – отстраненно подумал Селин, – это ведь не очень плохо? Нет?»
По броне постучали.
– Никого нет дома! – крикнул Селин.
По броне снова постучали и что-то сказали – Селин не разобрал, что именно. Да и не знал он немецкого языка. В школе он больше с приятелями по чужим садам шастал, чем немецкий учил. Однажды чуть дом не спалили, баловались спичками на чердаке.
Он после этого обещал отцу, что не будет играть с огнем.
Обещал.
– Извини, батя, – сказал Селин. – Так получилось.
Танк взорвался, разбросав осколки и обрывки металла на сотни метров. Мост содрогнулся, заскрипел всеми своими суставами и заклепками, опора прогнулась, пролет просел…
Просел, но не рухнул.
Рельсы были скручены, опоры погнуты, несущие балки в нескольких местах лопнули.
– Не менее суток, – сказал немецкий военный инженер, осмотрев через несколько часов мост.
– Сутки и не больше, – сказал немецкий генерал, выслушав доклад.
У него не было времени, он наступал. А темп наступления армии, как известно, рассчитывается исходя из скорости железнодорожных перевозок.
* * *Август, сентябрь и почти половина октября прошли для Севки незаметно. У него просто не оставалось времени и сил ни на что, кроме тренировок, занятий, снова занятий и тренировок с коротким перерывом на ночное забытье, которое и сном-то назвать было трудно.
Не было сновидений. Коснувшись головой подушки, Севка проваливался в кромешную темноту, из которой автоматически выныривал утром ровно за минуту до того, как Никита или Костя приходили его будить.
Первые дни, когда Севка только приступил к занятиям, тело отказывалось выполнять приказы, а мозг, заваленный лавиной новой информации, даже не пытался ее воспринимать или усваивать. Севка путался в статьях устава, названиях учреждений и служб, безбожно врал, пытаясь читать воинские звания с петлиц и нарукавных знаков.
