Густав Эмар - Курумилла
— Ты ошибаешься, брат, в настоящее время я больше уверен в успехе, чем когда бы то ни было, так как в союзе со мной будут действовать мои бывшие заклятые враги.
Валентин разразился смехом.
— Они и до сих пор остались таковыми. Граф покраснел.
— Пусть будет по-твоему, — сказал он, — но, не стану скрывать, меня невольно увлекает куда-то мой рок, я и сам сознаю, что иду не к победе, а на смерть. Но для меня это не важно — я хочу видеть ее во что бы то ни стало. Прочти это письмо.
Граф вынул из-за пазухи письмо, принесенное Курумиллой, и передал Валентину. Тот пробежал его глазами.
— Отлично, — произнес он, — я очень рад, что ты со мной откровенен. Я отправлюсь вслед за тобой.
— Спасибо! Но Боже мой, мне кажется, что не следует отчаиваться! Ведь есть же такая пословица: non bis en idem.13 Конечно, я отлично понимаю, что генерал Гверреро и его достойный приспешник сеньор Паво нагло меня обманывают, я даже уверен — они оба изменнически предадут меня при первом удобном случае. Но что же из этого? Я снова увижусь с той, которая является для меня всем и зовет к себе. Если я умру, то умру достойной смертью; мной будет проторен путь, и по нему пойдут другие, более счастливые пионеры, чтобы привнести свет цивилизации в страну, которую мы когда-то мечтали сделать свободной.
Валентин не мог удержаться от печальной улыбки: в последних словах графа отразилась вся его душа. Страсть, решимость и гнев постоянно бушевали в сердце дона Луи.
На следующий день Луи открыл вербовку волонтеров, а несколько дней спустя уже отплывал на шхуне вместе со своим отрядом.
Путешествие началось при дурных предзнаменованиях: авантюристы потерпели кораблекрушение. Если бы не Курумилла, который спас графа с риском для собственной жизни, дни дона Луи были бы окончены.
Авантюристы провели целых двенадцать дней на островке, поджидая помощи.
— Римляне сочли бы наше крушение за недобрый знак, — со вздохом произнес граф, — они отказались бы от экспедиции, потерпевшей на первых же порах такую ощутимую неудачу.
— Хорошо бы и нам последовать примеру этих благоразумных людей, — печально ответил Валентин, — сделать это еще не поздно.
Граф молча пожал плечами. Через несколько дней они были уже в Гуаймасе.
Сеньор Паво изумился при появлении графа и лично пожелал представить его генералу.
— Я хочу примирить вас друг с другом, — сказал он дону Луи.
Тот не стал отказываться. Сердце его сильно билось в ожидании встречи с Анжелой. Но встречи не произошло.
Генерал принял графа в высшей степени любезно. Он притворился, что говорит совершенно искренне и выразил полную готовность принять все предложения дона Луи.
Луи предложил генералу свои услуги в качестве командира отряда волонтеров, численность которого достигала двухсот человек, но ставил непременным условием своей службы, чтобы дон Себастьян присоединился к генерал-губернатору Альваресу.
Генерал Гверреро, не давая никакого положительного ответа на это предложение, ничем не выразил своему собеседнику, что оно ему не совсем нравится. Он пошел гораздо дальше и почти обещал графу, что сделает его командиром французского батальона. Нечего и говорить, что дон Луи с восторгом принял это обещание.
После этого граф несколько раз виделся с генералом. Последний предъявлял множество требований, из которых Луи мог согласиться только на одно — допустить начальника французского батальона к участию в командовании волонтерами.
Это обстоятельство принесло графу больше вреда, чем пользы: оно восстановило против него значительную часть французов, с неудовольствием смотревших на попытку генерала навязать им нового командира.
Граф находился в Гуаймасе уже восемь дней, но генерал ни единым словом не обмолвился о донье Анжеле, и Луи стал терять всякую надежду на встречу.
В тот день, когда мы застали его в приемной дона Себастьяна, натянутые отношение между мексиканским населением и французами обострились до такой степени, что немедленное вмешательство властей сделалось крайне необходимым, чтобы устранить серьезные бедствия. Несколько французов подверглись публичному оскорблению, а двое были ранены кинжалом; местное население глухо угрожало волонтерам, и в воздухе чувствовалось приближение грядущей ужасной катастрофы.
Генерал выразил притворное сочувствие оскорбленным французам, обещал графу произвести скорый и справедливый суд и арестовать убийц.
В действительности же генерал только поджидал значительного подкрепления, которое должно было прийти из Гуаймаса. С его помощью он рассчитывал нанести решительный удар французам, которых он теперь обманывал, надеясь выиграть время.
Граф, удовлетворенный обещаниями генерала, удалился.
На следующий день столкновения возобновились. Прогуливаясь по улицам, французы убедились, что убийцы, которых генерал хотел арестовать, остаются на свободе.
В батальоне началось глухое брожение, и к генералу отправили новую депутацию, во главе которой стал сам граф.
Он решительно потребовал от генерала, чтобы сейчас же был назначен суд и батальону выдали две пушки для защиты. Вместе с тем граф добивался от дона Себастьяна приказа обезоружить сивикос, состоявших в большинстве случаев из отбросов общества и затевающих беспорядки.
Генерал вторично согласился выполнить французские требования, но даже слышать не хотел об отнятии оружия у сивикос, ссылаясь на то, что это вызовет новое недовольство населения.
Любезно проводив французов до выхода из залы, он заявил, что сам явится к ним в казармы, чтобы доказать свое доверие и выслушать их жалобы.
Французы умеют ценить отвагу и смелость, и поступок, задуманный генералом, произвел на них благоприятное впечатление.
Дон Себастьян сдержал свое обещание и явился во французские казармы. Невзирая на предупреждения, он заявил своим офицерам, что отлично знает благородный характер графа и потому уверен в собственной безопасности.
Один полковник стал убеждать генерала, что нельзя без всякой защиты доверяться врагам, ожесточенным всевозможными притеснениями, которым они подвергались так долго.
— Вы сами не знаете, что говорите, полковник! Французы не похожи на мексиканцев, они свято держат данное ими слово. Я прекрасно знаю, что будет поставлен вопрос о том, чтобы захватить меня в плен, но среди них есть человек, который ни за что не позволит это сделать — граф Пребуа-Крансе.
Генерал говорил правду; все случилось именно так, как он предсказывал. Граф твердо отклонил всякую мысль о задержании дона Себастьяна.
Последний удалился так же свободно, как и вошел — никто не проронил ни одного оскорбительного слова в его адрес, напротив, с помощью своего льстивого красноречия генералу удалось так ловко подействовать на всех присутствовавших, что вместо негодующих возгласов раздавались даже одобрительные замечания.
