Емельян Ярмагаев - Приключения Питера Джойса
Материк Америки огромен, колоссален, ораторствовал Питер, размахивая руками. Мы знаем лишь ничтожную его часть. Дальше, как известно, путь преграждают те самые Голубые, Зеленые и Белые горы, за которые заходит солнце и которые видны отсюда. Ну, а за ними что? Оказывается, индейцы это разведали. За горами, утверждают они, с севера на юг течет величайшая река; их предки прозвали ее Отцом Вод. И сведения об этой реке не лживы, нет: по ней уже плавали какой-то испанец и французские вояжеры — лесные гонцы. А что на севере? На севере льды, говорят индейские легенды, там живет Великий Медведь Мише-Моква, который свободно плавает из океана Холода в море Тепла.
Весь охваченный трепетом, с горящими глазами, Питер поднял кверху трубку.
— Знаете ли, о чем говорит эта легенда? О великом Северо-Западном проходе в Тихий океан. Быть может, о пути в страну Катай!
Что нам до этого Катая? — спрашивали мы себя…
— Как только сойдет снег, отправлюсь на запад, — отрывисто закончил Питер, пыхая дымом. — Скуанто дадут мне проводника. Пойдешь со мной, Бэк?
— Нет, не пойдет он с вами, сэр, — пропела мисс Алиса, оправляя свое платье, которое занимало полблокгауза. — Нет, сэр: он женится на Люси Блэнд и будет воспитывать с ней детей в благочестивейшем духе! По вечерам они будут гнусаво тянуть псалмы и палить из окна в волков… впрочем, волки и так разбегутся от их пения.
Глаза Питера погасли, он свернул свою бересту. Клянусь индейской трубкой: не будь эта девчонка урожденной Лайнфорт, ох и врезал бы я ей по длинной шее! Уходя в бешенстве вниз, я еще слышал, как она жаловалась Питеру: «Юмора — вот чего ему не хватает…» Это мне, Бакстеру Хаммаршельду, чего-то там не хватает? Ах ты спесивая мисс Бездельница, дармоедка нечестивая — и в Англии сидела на нашей шее, и здесь!
Глотнув на крыльце свежего воздуха, я поуспокоился немного и вижу — а с крыльца блокгауза обзор во все стороны преотличный — по всем траншеям к форту идет народ. Гуськом тянутся закутанные женщины с ружьями за спинами, в руках несут корзиночки с вязаньем, под мышкой — библию. Захотелось после обеда почесать языки, ну и заодно набраться философских истин, поумнеть малость. И то сказать: плесневеют мозги-то в зимнем заточении! Вижу, и бабка моя топает сюда во всеоружии: под мышкой складной стульчик и библия, ружье само собой, румянец на щеках так и играет. Это она и есть главная заводила сборищ, которые нашему проповеднику как бельмо на глазу. Я так думаю: ревнует он прихожан к бабке, боится, что померкнет его авторитет. Злится он, а сделать ничего не может, раз ото уже вошло у нас в обычай, все равно что деревенские посиделки.
Бабка отряхнула снег на пороге, велела мне в нижнем этаже печь растопить и запалить пару свечей. Народу набилось много: кто расселся по лавкам вдоль стен, кто у печки притулился, кто на ступенях лестницы, ведущей наверх, кто просто на полу. Сначала — тары-бары про детей, про скот, про волков, про погоду. Бабка строго обвела всех очами, раскрыла библию и прочла про Иосифа и его братьев [141]. Потом спросила Дженни Мэй, как она мыслит о сей притче.
Дженни поднялась с места и затараторила:
— Я это так понимаю, мистрис Гэмидж: десять сребреников — слишком дорого за такого никудышного болтуна, как Иосиф Прекрасный. Ведь он только сны рассказывал, да франтил, да на братьев наушничал. А как косил да молотил, про то не сказано!
Бабке моей тут, я видел, слегка взгрустнулось от такого философского толкования знаменитой притчи.
— Нет, сестры мои, — сказала она, — смысл здесь иной… — И разъяснила. Выслушали ее, впрочем, с почтением.
— А вот еще притчу я знаю, — выступила старуха Симоне, облизываясь от удовольствия, что сейчас будут слушать и ее. — Судили однажды цыгана, что увел коня. «Да я, — говорит, — случайно на него прыгнул». — «А уздечка-то как у тебя в руке оказалась?» — «Вот этого-то, знаете, я и сам не пойму!»
Нечестивый смех совсем сокрушил бедную мистрис Гэмидж. Словно из ведра посыпались тут притчи: как лукавый Лис притворился мертвым, а Кролик ему скомандовал: «Можете ожить, мистер Лис!», как эти два героя ехали на ведрах в колодце: «Этак уж завелось, мистер Лис: один едет вверх, другой вниз», — словом, философская дискуссия была в полном разгаре, когда явился Томас Бланкет.
Тотчас все стихло. Проповедника в поселке побаивались, хотя каждый помнил, что еще недавно был он всего-навсего мельником. Бывает так, что черты лица давно знакомого человека в твоем привычном восприятии как бы стираются, их уже не видишь. И вдруг лицо это приближается вплотную: кустистые брови, глаза с точно и неподвижно нацеленными зрачками, большой непреклонный рот, продолженный резкими складками, высокомерный нос с горбинкой, и общее выражение такое, будто проповедник постоянно сдерживает в себе внутренний гнев. Говорил он негромким глуховатым голосом, отсекая конец каждой фразы прочным смыканием губ.
— И это беседа о духе, о вере, об откровении! — сказал Бланкет, обводя всех взглядом, от которого хотелось залезть под скамью. — Стыдитесь, сестра Гэмидж!
Бабка и сама чувствовала, что неладно вышло с дискуссией. Но именно потому она и стала задираться.
— Мне нечего стыдиться, — отчеканила она. — Люди сидят взаперти. Что ж удивительного, если у них порой и развяжутся языки!
— Этого и следует опасаться. Куда заведут малоосмысленные, суетно занимательные речи? В геенну — и никуда более!
— Так говорили папы, Генрих Восьмой и Мария Кровавая, — упрямилась бабка.
— Я и покинул родину, потому что не соглашался с теми, кто…
— Ага, — не соглашались! Так почему же теперь преследуете не согласных с вами?
Тут она его поймала, да. И так ловко, по-женски, что это стало ясно всем. Разнесся одобрительный шепот, но это только подлило масла в огонь.
— Запрещаю, — сказал Бланкет, темнея лицом, — запрещаю касаться сей темы при непосвященных!
Бабка встала с места и выпрямилась.
— Здесь вам не Англия, сэр, рты не заткнете. Свободное слово да слышит каждый!
— Я говорю: нет! — крикнул Бланкет, топнув ногой. Он побледнел и стал в угрожающую позицию. — Ступайте к своей прялке, Катарина Гэмидж, — я изгоняю вас!
— Ну ты, полегче там, — сказал я, поднимаясь. — Мы не в церкви у Рокслея. Отсюда ты ее уже не выгонишь, Том-мельник, Том Хвали-Бога!
Бывший мельник ответил мне хлестким ударом по лицу. Я отшатнулся, сплюнул кровь и схватил его за грудь. Туго бы ему пришлось, да и мне, кабы не бабкина энергия, с которой она нас расцепила. Все повскакали с мест и окружили нас. Возгласы ужаса, недоумения…
