Александр Дюма - Бог располагает!
Он передал вознице приказ, и тот, ни минуты не медля, исполнил его.
А в это самое время слуги принцессы встречали Юлиуса с удивленными и смущенными физиономиями, словно посетителя, которого они не рассчитывали здесь увидеть.
Его ввели в гостиную. Там он прождал около получаса.
Наконец появилась принцесса, облаченная в пеньюар, угрюмая и раздраженная, как будто ее оторвали от важного дела.
Она едва соблаговолила предложить Юлиусу сесть.
— Вы заняты? — спросил он.
— Нет, — промолвила она, однако весь ее вид говорил о противном. — Но кто же ходит по гостям в десять-одиннадцать часов утра?
— Вы были не одна? — уточнил он.
— Возможно, — отрезала она холодно и вдруг резко спросила: — А как поживает синьора Олимпия?
— Она уехала в Венецию сегодня утром, — сказал Юлиус. — Я только что от нее, но никого там не застал.
— Ах, так вы от нее! — язвительно вскричала принцесса. — И коль скоро вы никого не застали, вы явились сюда. Значит, мне следует благодарить эту певичку за ее отъезд, которому я обязана вашим визитом. Право, вы слишком любезны, одаривая меня тем, что не пришлось по вкусу вашим актрисам.
— Прошу прощения! Мне больно… я не понимаю, в чем причина такого приема, за что вы так сердитесь на меня, — пробормотал Юлиус, заранее утомленный бурной сценой, ибо предвидел ее.
— Вы не понимаете? А между тем все так ясно. Помните, что было вчера? Сначала вы назначаете мне свидание в Опере. Потом собираетесь уйти оттуда в то самое мгновение, когда я туда вхожу. Я чуть ли не силой удерживаю вас, но через четверть часа вы меня все же покидаете под тем предлогом, что вам необходимо составить компанию кому-то из ваших приятелей. Сегодня утром первой персоной, с которой вы спешите увидеться, оказывается эта певица. Прошу вас поверить, что я еще не пала настолько низко, чтобы со мной можно было обходиться подобным образом. Если вы не можете уделить мне иного времени, кроме тех крох, какие вам оставляют ваши друзья и ваши певички, лучше сохраните эти немногие часы для кого-нибудь другого.
— Это разрыв? — спросил Юлиус, вставая.
— Понимайте это так, как вам угодно, — отвечала принцесса, также поднимаясь с места.
— Я предполагаю, что для такого решения у вас имеется причина посерьезнее того предлога, на который вы ссылаетесь, — сказал Юлиус. — Но я чувствую, что мне уже не по возрасту, да и не по характеру взламывать замки женских секретов. Когда вы пожелаете меня видеть, я буду в вашем распоряжении. Смиренно прошу у вас прощения, что потревожил вас столь не вовремя.
И он, отвесив низкий поклон, вышел из гостиной.
«Итак, — думал он, спускаясь по лестнице, — мне нашли преемника. Она закатила сцену, чтобы помешать мне устроить сцену ей. Что ж, тем лучше, черт возьми: одна из цепей, стеснявших мою свободу, разорвана, притом такая, от которой избавиться было не так уж просто.
Увы, увы! Не стоит обманывать себя: как бы то ни было, из таких оков состоит основа существования — стоит нескольким из них порваться, и ткань расползется».
Он приказал кучеру ехать домой.
— Лотарио вернулся? — спросил он, войдя в прихожую.
— Да, ваше превосходительство.
— Попросите его зайти побеседовать со мной.
Через минуту появился Лотарио:
— Вы спрашивали меня, сударь?
— Дважды, — отвечал Юлиус. — Ты сегодня утром ушел очень рано.
— Вам надо мне что-то сказать, дядюшка? — перебил Лотарио.
— Ничего. Просто я хотел тебя повидать. Мне было необходимо увидеть лицо друга. Это утро было горьким для меня. Ты ведь знаешь, Олимпия…
— Да, да, Олимпия, — повторил Лотарио машинально, как человек, поглощенный совсем другими заботами.
И в самом деле, в то время как граф фон Эбербах призвал к себе своего племянника, слуга, отправленный в Менильмонтан с двумя письмами к Фредерике и Самуилу, все еще не вернулся. Лотарио в страшной тревоге ждал ответа, и все его мысли были в Менильмонтане.
— Так вот, — продолжал Юлиус, — Олимпия уехала.
— Уехала? — переспросил Лотарио.
— Да, в Венецию. И боюсь, дружок, что ее отъезд оставил в моей жизни большую пустоту, чем я мог предположить. Чтобы поскорей ее заполнить, я тотчас отправился к принцессе. Поистине, я застал ее в таком дурном расположении духа, какого у нее никогда прежде не видел. Да я и сам был в прескверном настроении. Итак, мы не замедлили поссориться. Как тебе нравится подобное везение, мой мальчик? И вот теперь я оказался в совершенном одиночестве. Но, к счастью, у меня еще есть близкая душа — ты. Тебе понятна моя печаль. Ты так молод, счастлив, силен: мне необходима твоя поддержка, утешение. В целом свете ты единственное существо, сохранившее привязанность ко мне. Ты ведь любишь меня, не так ли, Лотарио?
— Без сомнения, дядюшка, — рассеянно отвечал молодой человек.
— Чем бы нам сегодня заняться? — продолжал Юлиус. — Может, придумаешь какую-нибудь затею: тебе для развлечения, мне — чтобы забыться?
— Разумеется, — пробормотал Лотарио и вдруг бросился к двери.
— Э, да что с тобой? — вскричал удивленный Юлиус.
— Ничего, — вздохнул Лотарио. — Мне послышалось, будто меня зовут. Но я ошибся.
Он вернулся и попробовал внимательнее слушать речи своего дяди и отвечать на них. Но рассеянность была сильнее его воли. Он мог сколько угодно сочувствовать невзгодам графа фон Эбербаха, но его взбудораженное сердце колотилось слишком уж громко, заглушая все внешние звуки. Каждую секунду ему казалось, что дверь сейчас распахнется, и его охватывала дрожь при мысли о письме, которое ему должны принести.
Юлиус в конце концов заметил озабоченность племянника и мрачно покачал головой.
«Все очень просто, — сказал он себе. — Я ему наскучил. В его годы можно и в самом деле найти много занятий повеселее, чем выслушивать жалобы усталой души. Улыбки с морщинами не в ладу, и май не гуляет рука об руку с ноябрем. Оставим же ему его ликующее цветение, а свои холодные туманы прибережем для себя».
— Ну а теперь, когда мы с тобой повидались, — сказал он Лотарио, — ты можешь идти: тебя ждут твои дела или твои радости. Иди, мой мальчик, иди!
Лотарио не заставил его повторять это дважды — он пожал дядюшке руку и поспешил в свою комнату, окна которой выходили во двор, — это позволило бы ему минутой раньше узнать о возвращении слуги.
Итак, Юлиус остался один в целом свете. Любовницы, родные — все покинули его. Христиана умерла; Олимпия уехала; принцесса злилась; Лотарио слишком молод! Из всех, кто в этой жизни не был ему чужим, остался лишь один человек, к чьей поддержке он в это утро не обращался: Самуил. Но Юлиус слишком хорошо знал Самуила Гельба, чтобы искать у него преданности, способной утешить. Иронии и сарказма, приводящих в отчаяние, — вот этого сколько угодно!
