Александр Ян - Дело огня
Инспектор фыркнул.
— Нас слишком много на островах. Последние два столетия между нами и смертью стояла только традиция. Мы двигались, как ваш паровоз — по рельсам, — и так жили. Не очень хорошо жили, но все-таки жили. Потому что были предсказуемы, понятны друг другу. Возможность разговаривать, личные убеждения — плодят непредсказуемость на каждом узле.
Он потрогал рубашку. Почти высохла. Хорошо.
— Если помните, Асахина-сэнсэй, многие из ваших коллег старшего поколения пошли убивать и жечь именно потому, что не могли вынести крушения картины мира, где Ямато была центром, а варвары — недоразумением.
— Но ведь и я о том же, — Асахина приподнял брови. — Изменить… образ мысли, — он не сразу подобрал японский перевод какому-то европейскому слову, — оказалось сложнее, чем проливать кровь. Я изучал историю заморских стран — Англии, Америки, Европы… У них тоже проливалось много крови — но чаще они пытались договариваться. Войне предшествовала попытка переубедить. Кацу-сэнсэй и Сакамото-сэнсэй начали с того, что договорились.
— В шестьдесят седьмом договориться было просто. В шестьдесят девятом — тоже, — полицейский улыбнулся. — Но победа, полученная без боя, лишена смысла. Она не дает нужного авторитета.
Инженер молча выбрался из офуро и закрутил кран.
…Потом они в белье и юката пили чай и ждали, пока вернут мундиры. За чаем прислуживала девица — обычная, белолицая и вполне миловидная. Но разговорить ее не удалось: как и все здесь, она была придавлена страхом и даже в сторону Асахины глазами не стреляла, как делала бы любая девица на ее месте. Вполне возможно, что это она подслушивала за фусума.
Мундиры им принесли растянутыми на палке — так обычно сушат и чистят кимоно. Но кимоно с его прямым кроем выглядит на палке естественно, а мундир с его вытачками — как человек, растянутый на пыточном станке. Однако вычистили хорошо. Даже лучше, чем хорошо, — кое-какие уплотнения за подкладкой исчезли, а шов в одном месте был много аккуратнее фабричного. Инспектор весело посмотрел на инженера — но тот явно не получал от ситуации никакого удовольствия. И как этого зануду начальство терпело всю Смуту — уму непостижимо.
Последний разговор Сайто вообще не понравился: похоже, господин инженер не настроен убивать, а тут, по всей видимости, такой будет ужин, что лишь зевни — и вмиг из самого сябу-сябу[103] нарежут. И не поинтересуются даже — сколько ты в стойле стоял и чем тебя кормили. Похоже, не стоило говорить инженеру, что меры приняты на все случаи жизни.
Асахина, одевшись, до упора раздернул фусума, превращая гостиную в открытую веранду. Снаружи было уже темно. Ночь скрыла и лесопилку, и вырубку, и ту проплешину выше по склону, где когда-то, видимо, и стояла сгоревшая в войну деревня Уэмура.
Уэмура, неприметное названьице, захолустное место — хотя новая столица так близко, что с вершины горы наверняка можно увидеть и ее, и залив… Название деревни, имя человека. Но совпадение — еще не доказательство. И сходство с покойным дайнагоном Аоки — не преступление. И участие покойного дайнагона в заговоре против сёгуна не доказано, а и было бы доказано — по теперешним временам ненаказуемо, не вешать же все правительство. Как было бы хорошо, господин Уэмура, если бы вы клюнули на приманку и показали здесь свой точеный носик. Даже если не получится вас достать… За ваше присутствие, господин Уэмура, я бы отдал и эту шлюху из Нагасаки с ее мужем, и их холуя Синдо и даже Ато. Точнее, не отдал бы, конечно, — а так уж и быть, оставил сердобольному инженеру. Вы себе не представляете, госпожа Мияги, на что способны по-настоящему добрые люди, если их сердце растравить страданиями ближнего. Они тогда делаются страшнее прожженных ублюдков вроде меня. При виде некоторых художеств все заморские идеи и намерение договариваться пропадают очень быстро. Честно говоря, на это и рассчитываю.
— Что за ночь, — инженер досадливо поморщился.
Сайто внутренне с ним согласился. Ночь — как картинка: вверху звезды, внизу светлячки, сосны шумят, и где-то в отдалении хнычет сякухати[104]. Еще бы и бамбук, совсем бы вышла уличная гравюра на три краски…
— А вон, кажется, за нами идут, — инженер подобрал меч. Его мундир не был приспособлен для ношения оружия — зачем железнодорожнику? — и дайто он весь день таскал как трость, то подмышкой, то в руках. А револьвер вернулся в портфель.
Над тропинкой парил фонарик — человек, несущий его, был одет в черное.
— Вам не кажется, — спросил инженер, — что здесь несколько перебирают по части принципа югэн[105]?
— Недобирают, вы хотите сказать?
— Я хочу сказать, что решения здесь принимает не Синдо. Его бы воля — стоял бы здесь кирпичный барак, а не этот домик.
— Господа просят вас к ужину, — сказал сопровождающий. Асахина спустился с крыльца, но речь продолжил, словно слуги тут и не было:
— И не госпожа Мияги, которая терпит японское, только пока ей это удобно. И не господин Мияги, который никогда не мог сказать, красиво ли то, что бесплатно. Кто-то еще.
— Я не помню, чтобы ваш коллега Ато интересовался стариной.
— Немногие интересуются воздухом, которым дышат, — Асахина, шагая за слугой, быстрым, но осторожным движением поймал светлячка, разжал ладонь… Светлячок улетел, осветив на миг лицо инспектора — совершенно безмятежное, даже веселое. Асахина позавидовал этому человеку, и тут же упрекнул себя.
Всхлипывания сякухати становились все громче. Нельзя сказать, что флейтист играл плохо — напротив, хорошо, дьявольски хорошо. Флейта подвешивала душу между несбыточным и потерянным — и медленно, безжалостно истязала. Асахина вспомнил вдруг одну из самых ранних своих печалей — смерть сверчка в бамбуковой клеточке.
Потом он слишком рано и болезненно понял, что умирают не только сверчки.
Флейта одну за другой воскрешала все потери — но не для того, чтобы подарить утешение, о нет. Ей нравилось издеваться над беспомощностью человека перед лицом мира.
Не хотелось вписываться в эту картину, в эту чужую, недобрую декорацию — которая так настойчиво затягивала сентиментального ронина из Мито. Нужно было чем-то возразить, и он прочитал из Иссы:
Громко пукнул конь —И подбросил светлячкаВ воздух высоко.
Инспектор хохотнул.
— С вами не так все плохо, господин инженер, как я боялся поначалу. Ваши стихи?
— Нет. Кобаяси Исса из Синано. Он мало известен, хотя в лучших своих стихах не уступает Басё.
Слуга остановился у ворот усадьбы и перегнулся пополам:
