Иван Аврамов - Ошибка Перикла
Гонец умчался, торопясь оповестить другие боевые порядки, а Гиперид и Сострат, который после сражения у Фригии стал правой рукой командира, поехали готовить отряд к завтрашнему кровопролитному дню.
Ах, если бы рубака-воин, отважный атлет Гиперид был бы способен проникнуть в душу своего ближайшего помощника, то вряд ли он столь безоглядно доверялся бы ему. Сострат, внешне оставаясь дисциплинированным, исполнительным, умелым солдатом, сейчас воевал через силу. Смерть, конечно, страшит любого, но закаленный воин неизбежно смиряется с мыслью о ней. Так когда-то было и у Сострата, но вот только теперь он начисто отвергал саму мысль о гибели. Он хотел жить, потому что наконец-то у него появилось то, о чем раньше не смел и мечтать: богатство. Поэтому Сострат мысленно вздрогнул, когда Гиперид, прекрасный, как молодой бог, обратился к нему с неожиданной просьбой:
— Не затруднит ли тебя, дорогой Сострат, если я попрошу об одном одолжении, а именно — передать эту вещицу, в случае моей гибели, Ксантиппу, Периклову сыну? Мы с ним очень дружны, и я бы хотел, чтобы на память обо мне у него осталась какая-нибудь вещица. Вот, это мой амулет.
Гиперид, как никогда задумчивый и отрешенный, протянул Сострату гемму-инталию с чудесным, врезанным вглубь изображением бога войны Ареса. Древний мастер глиптики использовал для своего изделия чудесный мраморный оникс.
— Неужели, отважный Гиперид, тебя одолевают дурные предчувствия? — спросил Сострат, все еще продолжая всматриваться в инталию — искуснейший резчик по камню удивительно точно передал сумрачное величие Ареса, не ведающего, что такое пощада и милосердие.
— Да нет, дружище Сострат. Это я так, на всякий случай.
Сложное чувство овладело Состратом: радостная уверенность, что он-то сам уцелеет, ведь Гиперид выбрал именно его не иначе как по наущению богов, соседствовала с жалостью к обреченному красавцу-силачу — что ни говори, а люди чуют скорую смерть.
— Ни капельки не сомневаюсь, что завтра, когда мы основательно потреплем потидейцев и сквозь пролом в стене ворвемся в город, эта драгоценная гемма возвратится к тебе, — все же счел долгом подбодрить друга и начальника Сострат.
Оба, явясь в свой лагерь, разбитый в маленькой тенистой рощице, застали своих конников в смятении. Ядовитый росток чумы уже проклюнулся и здесь. К палатке, где маялись трое несчастных и откуда слышались непрестанный кашель, перемежаемый громкой икотой и звуками мучительной, неудержимой рвоты, буквально выворачивающей нутро, боялись близко подходить даже самые отъявленные смельчаки. К больным наведывался лишь лекарь, беспрестанно занося туда гидрии с холодной водой — обреченных терзала жажда. Лицо лекаря закутано так, что видны лишь его глаза — беспомощные и печальные.
— Плохо дело, — покачал головой Гиперид. — Если так пойдет и дальше, эту проклятую Потидею мы не возьмем никогда.
Так уж получилось, что на приступ они пошли рядышком — Гиперид чуть впереди, за ним Сострат. Осажденных афиняне врасплох не застали: те постоянно были начеку и, едва в стену уперлись приставные лестницы, серый рассветный воздух со свистом рассекли стрелы, пущенные сверху. Зазвенело железо щитов, которыми надежно прикрылись штурмующие. Еще сильнее запел воздух — задние ряды, составленные из лучников, открыли стрельбу по стоящим на стене. Но совсем скоро полет бесчисленного множества стрел стал беззвучным — все вокруг потонуло в шуме бойни, складывающемся из звона и лязга оружия, криков, стонов, задавленных хрипов, неистовой брани атакующих и защищающихся.
Гиперид упрямо лез вверх по лестнице, прикрывая голову тяжеленным, одному лишь ему под силу щитом, следом за ним взбирался Сострат. Небо пока что оберегало обоих — потидейцы, умело орудуя длинными бревнами, уже опрокинули вместе со всеми находящимися на ней воинами лестницу справа; вот бревно поймало торцом верхнюю перекладину лестницы слева, и та, медленно, натужно приняв вертикальное положение и описав гибельную полудугу, тоже рухнула наземь. Одни из упавших с высоты уже лежали неподвижно, переносясь в царство Аида, другие, корчась в страшных муках, тоже вот-вот отправятся туда, третьи, кому повезло, будут страдать от тяжких увечий до конца дней своих.
— Трепещите, мерзкие коринфяне, жалкие друзья жалких потомков Геракла![193]— вне себя от ярости, громовым голосом кричал атлет Гиперид. — Я уже близко! Сейчас мой меч опустится на ваши пустые головы!
Гипериду действительно оставалось преодолеть последние метра два-три и, скорее всего, он, могучий, точно сам Ахиллес, прорубился бы со своим не знающим пощады мечом сквозь тех, кто поджидал его на стене — так лесная чащоба отступает перед упрямым дровосеком. Но, видать, грозный Арес не простил Гипериду того, что тот расстался с заветной геммой-амулетом — пущенная откуда-то сбоку стрела впилась исполину прямо в локтевой сгиб, левая рука от непереносимой боли разжалась, и тяжеленный щит, едва не зацепив Сострата, полетел вниз. И почти тут же громадный камень, с трудом сброшенный двумя потидейскими воинами, размозжил Гипериду голову. Кровь друга залила Сострату лицо, а тяжесть враз обмякшего тела заставила разжать ладони, сжимавшие перекладину — и мертвый Гиперид, и живой Сострат, и почти все другие, кто карабкался за Состратом, устремились вниз подбитыми птицами.
Сострат уцелел лишь потому, что приземлился не на камни, которыми было усеяно подножие стены, а на тела тех, кто упал раньше него. Боги определенно ему покровительствовали: он валился с лестницы не спиной вперед, а боком. В какой-то миг он еще успел сложиться в комочек и выбросить перед собой левую руку, а всего его принял на себя чей-то мягкий живот.
Оглушенный, он лежал, прислушиваясь к себе, пытаясь пошевелить руками, ногами, головой — кажется, цел и невредим. Только вот красный дождь капает, льется на него — о, всемогущий Зевс-Громовержец, родной отец всех эллинов, да ведь это истекает кровью храбрый бездыханный Гиперид, чья разбитая голова у Сострата на груди.
— Эй, вы, поганые афиняне! Напрасно возомнили вы себя владыками всей Эллады! Убирайтесь вон со своей проклятой чумой! — кричали со стены защитники города, обрушивая на нападающих камни, кипящую смолу, дреколье — все, что было заготовлено впрок на случай приступа.
— Ну-ка, где ваш умница Перикл? Подавайте его сюда — вот этот валун отлично раскроит его луковицу!
— С нами сам Аполлон![194]Сам Зевс! Слышите, нечестивцы?
Но афиняне упорствовали в своем желании наконец-то овладеть этим вероломным городом, из-за которого, считай, и началась эта ужасная война. Раненые, покалеченные отодвигались, уползали назад, их сменяли свежие силы, а крепостной ров уже перестал быть таковым, потому что с краями был заполнен телами павших.
