Понсон дю Террайль - Подвиги Рокамболя, или Драмы Парижа
– Сегодня великолепный день, солнце так и греет, и в воздухе очень тепло. Если вы будете благоразумны, то я позволю вам пройти раза три по саду… конечно, опираясь на мою руку.
Дня через три после этого, когда Фернану сделалось уже почти совсем хорошо, прелестная незнакомка сказала ему:
– Мой друг, я попрошу вас оказать мне большую услугу.
– Все, что вы хотите, лишь бы я мог доказать вам свою…
– Можете, – перебила она, – к чему все эти громкие фразы. Слушайте меня хорошенько.
– Говорите.
– Вы, конечно, знаете, что я не могу сказать вам ни моего имени, ни названия улицы, где стоит этот дом.
– Да.
– Следовательно, вы, верно, не откажетесь дать мне ваше честное слово, что вы будете повиноваться мне слепо.
– Даю.
– Слепо – в точном значении этого слова, так как я завяжу вам глаза.
Фернан удивился.
– Завязав вам глаза, вас посадят в карету, но предварительно вы возьмете с собой это письмо, в нем будут заключаться мои инструкции, и вы увидите, чего я жду от вас.
– Это что-то вроде главы из сказок «Тысячи и одной ночи».
– Почти что так.
– Но куда же меня повезут?
Молодая женщина расхохоталась.
– Странный вопрос! – заметила она. Зачем же вам глаза завязывают?
– Да, вы правы.
– Вы сядете в карету, вас повезут… затем остановятся, и вы выйдете. Тогда вы снимете повязку и прочитаете мое письмо.
– А когда надо ехать?
– Сейчас же.
Затем она села к письменному столу и, написав несколько строчек, приказала подать Фернану его плащ.
– Вот этим платком, – сказала она, снимая со своей шеи маленький платочек, – я завяжу вам глаза, и вы должны думать обо мне, пока у вас будут завязаны глаза.
Затем Тюркуаза завязала ему глаза, посадила его при помощи кучера в карету и захлопнула ее дверцы.
Кучер ударил по лошадям, и карета покатилась.
Карета ехала быстро, беспрестанно поворачивая в разные стороны, и, наконец, часа через два остановилась.
– Мы приехали, сказал кучер, отворяя дверцу кареты.
Фернан поспешил выйти из экипажа и осмотреться.
Была ночь.
Он находился в конце Амстердамской улицы, как раз против Западной железной дороги.
Фернан поспешил подбежать к фонарю и прочел письмо, оно, впрочем, было очень коротко.
«Мой друг!
Вы уже почти поправились и потому в состоянии возвратиться домой, где вас так нетерпеливо ждет ваша жена, которая вас так любит.
Прощайте и не выходите больше на дуэль.
Прощайте, не сердитесь на меня и скажите самому себе, что видели все это во сне.
В нашей жизни, право, нет ничего лучше снов».
Фернан глубоко вздохнул и слегка вскрикнул.
– Я должен увидеть ее, – прошептал он, – хотя бы для этого пришлось перевернуть весь Париж.
На следующий день после того, как Фернан был выпровожен из маленького отеля Тюркуазы, часов в двенадцать ночи в квартире Рокамболя сидел сэр Вильямс.
Виконт курил сигару, а сэр Вильямс кушал прекрасный пирог, вознаграждая себя им за ту постную пищу, которой он довольствовался в отеле графа де Кергаца.
– Дядя, – заметил Рокамболь, – мы не видались уже три дня, и теперь, вероятно, есть уже что-нибудь новенькое.
– Вероятно, племянник.
– Пока вы будете ужинать, я прочитаю вам наши записки.
Сэр Вильямс молча кивнул головой.
Рокамболь встал, взял туго набитый картон и развернул его, устроив из своих коленей что-то вроде стола. «
– Посмотрим, – пробормотал капитан, продолжая ужинать.
– Начинаю с отчета Шерубена.
– Это самый важный.
Все члены общества червонных валетов писали постоянно свои донесения Рокамболю.
Рокамболь начал читать.
Из отчета было видно, что Шерубен уже успел заинтересовать маркизу.
– Ох, – заметил Рокамболь, – пять миллионов этой индийской барыни достаются нам не легко.
– Но до них все-таки доберутся.
– Маркиза – чистая крепость из добродетели.
– Да, – согласился сэр Вильямс.
Рокамболь перебрал опять бумаги и продолжал читать.
– Записка о Маласси.
– Эта записка писана Вантюром, – заметил он, – а для управляющего и лакея Маласси он довольно ловок.
– Читай, – заметил сэр Вильямс. Рокамболь перевернул листок и стал читать:
«Маласси вернулась ночью с бала. Вскоре она услышала шаги и предположила, что это герцог де Шато-Мальи, но ожидания ее не оправдались, так как вместо него к ней вошел шестой червонный валет. Она слабо вскрикнула, между тем как дверь ее комнаты заперлась и в ней воцарилось глубокое молчание.
Неизвестно, что произошло в ее комнате, но г. Шампи ушел перед самым рассветом и с тех пор не приходил больше к ней.
Госпожа Маласси стала выходить ежедневно из дом в два часа и возвращаться к себе только в четыре.
В четверг, в семь часов утра, пришел к ней сам герцог, судя по его встревоженному лицу и беспорядку в одежде, можно было предположить, что он не ложился спать всю ночь.
При виде его Маласси тоже побледнела и не смогла скрыть своего волнения. Впрочем, она имела достаточно характера и силы воли, чтобы не выдать себя перед ним, и отлично разыгрывала свою роль.
Герцог бросился перед ней на колени и страстно умолял ее, это продолжалось довольно долго, и, наконец, она уступила под условием, чтобы свадьба их была самая скромная, и притом ночью, и чтобы после свадьбы они тотчас же уехали в Италию.
В заключение всего этого я нахожу нужным заметить, что она потребовала также от герцога, чтобы он не был у нее до дня первого оглашения.
Жду приказаний».
– Недурно, – проворчал сэр Вильямс, – но только чересчур уже быстро, так, что его надо несколько придержать. Дело молодого графа де Шато-Мальи еще немного продвинулось вперед.
– Что нового от Фипар? – добавил он.
– Маленький рапорт, – ответил Рокамболь, – я его записал со слов моей маменьки, которая приходила ко мне сегодня вечером.
– Читай!
«Белокурая дамочка бывает аккуратно и ежедневно у отца Гарена, она сидит у него и шьет. Роллан тоже приходит ежедневно, под предлогом узнать о здоровье старичка, а на самом деле что-то долго просиживает с молоденькой дамой.
Уже два дня, как его голос что-то особенно дрожит, когда он спрашивает у меня, дома ли девица Евгения.
Вчера он явился раньше обыкновенного и в то время, когда маленькая дама еще не была у Гарена. Я сказала ему, что ее нет дома, он побледнел, но все-таки пошел наверх».
– Птица в сетях, – заметил опять сэр Вильямс и вынул из кармана маленький сверток бумаги.
Это было письмо Тюркуазы и заключало всего несколько строк:
«Любезный попечитель! Мне кажется, что бедную Вишню Роллан в самом непродолжительном времени постигнет глубокое несчастье. Ее сумасшедший супруг окончательно обезумел. Он готов ежеминутно броситься передо мной на колени и если и удерживается от этого, то только потому, что около нас находится постоянно мой отец Гарен.
