Иван Дроздов - Горячая верста

Впрочем, если бы её спросили: любит ли она Егора, она бы искренне удивилась такому вопросу и, конечно же, ответила бы отрицательно.

Егор, свернувший на свою тропинку после неприятной, нелепой и, как ему казалось, унизившей его встречи с Феликсом и Настей, вскоре увидел впереди себя силуэт какого–то дерева, подошел к нему, обнял ствол руками, и так, прижавшись к шершавой коре щекой, стоял пять, десять минут, а может быть, целый час. Слышал, как гулко стучит сердце, — и не пытался себя утешить и как–нибудь сгладить, смягчить удар. Он этот удар получил по заслугам. У него не было даже малейшего повода для своих несбыточных притязаний. Именно несбыточных! Как же иначе можно назвать его посягательство на внимание, на дружбу и даже на любовь Насти?.. Забрал в голову черт знает какие мысли!.. Настя была в ссоре с Феликсом и раз–другой оказала Егору предпочтение, выказала чувства участия, уважения, — наконец, дела у них общие: забота о стане, идея письма в газету… Настя вела себя, как товарищ, как равный с равным. А когда на танцах сидела с ним и не хотела танцевать с Феликсом, и даже проводить себя позволила только Егору, — так этим Настя хотела уязвить Феликса. Гуляла с Егором, а думала о Феликсе. Как же он тогда не сообразил!

Вот этого последнего Егор не мог себе простить. Мысль о том, что Настя его не любила, не однажды являлась ему и ранее, но то, что его дурачили, водили за нос, как глупого мальчишку, — эта мысль была для него и новой и оскорбительной.

Хрустальный дворец, который он возводил в своих мечтах в последние дни — и уж возвел высоко, под самую крышу, вдруг рухнул в одно мгновение. В отчаянье он спрашивал себя: можно т вот так, одним ударом обезоружить человека?.. Можно ли в один миг лишить всего — интереса к делу, к людям?

Егор задавал себе эти вопросы и каким–то далеким, неземным и будто бы не своим чувством поднимал из глубин души силы, зовущие к жизни. «Ты должен не только жить, но и победить, — говорили эти силы. — Ты им докажешь, какой ты человек!..»

Вся прошлая жизнь казалась Егору ошибкой, дурным сном. Поделом смеялся над ним Феликс, говорил: «Егор кочергой шурует…» Именно шурует. Именно кочергой. Феликс не придумывал и не сочинял. Егор выполнял грубую, черную работу. Там ни ума не надо, ни искусства. «Круглое катай, квадратное таскай» — так и это. И как это могло случиться, что на такое попал он, а не кто–нибудь другой?..

Феликс и дружбу–то вел с ним как–то необычно, не по–людски, Он словно одаривал Егора своим вниманием. Как бы говорил: «Дружба дружбой, а ты свое место не забывай. Гусь свинье не товарищ». «А и в самом деле! — рассуждал Егор, стараясь быть объективным — Феликс человек иной среды, иного плана, — у него и путь в жизни иной, чем у Егора. Пройдет пять — десять лет, и Феликс сменит на посту директора института брата своего Вадима или здесь, на заводе, станет главным инженером, а Егор… оператор стана. У каждого своя жизнь, своя дорога! И Настин путь такой же, как у Феликса, Неужели Настя, выбирая себе спутника жизни, учитывает все это?»

Егор улыбнулся своим мыслям и оттолкнулся от дерева. Подошел к воде и носком туфли коснулся набежавшего пенного гребня волны. Настя теперь казалась ему обыкновенной, такой, как все. В одну минуту он сбросил с нее ореол чего–то большого и возвышенного. Он вновь подумал об Аленке — на этот раз серьезно с каким–то близким родным чувством. Вот бы её увидеть, найти её и подать ей руку, сказать: «Я долго искал тебя, Аленка. Вот тебе моя рука, я тоже романтик».

Казалось, ему удалось расправиться с Настей. Стал приходить в себя, успокаиваться. Он шел по берегу возле самой воды, гулко шлепая по мокрому песку. И думал о том, как он скоро начнет новую жизнь. Конечно же, «пику» он бросит. Перейдет на пульт. Если даже и новый прибор откажет, он все равно заявит отцу: «На пульт или совсем уйду». И бухать в барабан, и петь одну–единственную музыкальную фразу не станет. Он смутно представлял себя в новой яркой жизни, окруженным друзьями и почитателями. И невольно, сам того не желая, возвращался мысленно к Насте, рисовал в воображении картины счастливой иной жизни. И видел, как она идет к нему навстречу, и улыбается, и говорит, как тогда, во время их первой встречи.

Гостиница была далеко, огни её едва различались. Егор повернулся и скорым, уверенным шагом устремился к городу. Боль сердца утихала, и внутри образовывалась пустота. Шагалось Егору легко: он знал, как бы ни складывалась его жизнь в прошлом, к старому возврата нет. Он ещё не знал, что будет делать завтра, но крепко верил, что от него зависит, кем он станет и чего добьется.

Глава вторая

Три человека, знающих друг друга по фамилии, и по занимаемой должности, и по тому удельному весу, который каждый из них занимал в мире металлургической промышленности, но совершенно не знающих друг друга по линии человеческой — по характеру, наклонностям, психологическому складу, собрались в кабинете Главного специалиста, чтобы выработать рекомендацию для предстоящей в конце декабря коллегии министерства. Все они понимали важность своей миссии и потому, прежде чем начать деловую часть, критически оглядели свои ряды и задумались над одним и тем же вопросом: правомерно ли обсуждать вопрос о строительстве на «Молоте» автоматической линии производства металла наличным составом, то есть составом из трех человек, или им надо перенести совещание до того времени, когда соберется совет в полном составе?

— Очевидно, — заговорил хозяин кабинета Главный специалист, он же председатель совета, — в нынешнем году мы не сумеем собраться в полном составе, так как один член совета находится в служебной командировке и пробудет там два месяца, другой болен и, как вчера сообщили министру, надежд на выздоровление нет.

Главный специалист оглядел присутствующих в кабинете двух членов совета, людей, пользующихся большим авторитетом у металлургов, доверием у министра — академика Фомина и начальника ведущей лаборатории НИИавтоматики очень старого человека с немощным телом и круглой маленькой головкой, на которой аккуратным пробором лежали жидкие, покрашенные красновато–коричневые волосы.

— Слушаю ваше мнение, Михаил Лаврентьевич. — Главный специалист повернулся к нему на своем вращающемся кресле.

— Начнем. А что ж, начнем, — заторопился с ответом вспугнутый Михаил Лаврентьевич и зашуршал бумагами, которые перед ним лежали.

— Ваше мнение, Федор Акимович? — Главный специалист крутнулся с креслом к тому углу в кабинете, где глубоко утопал в кожаном кресле академик.