Редьярд Киплинг - Наулака: История о Западе и Востоке
— Клянусь Индрой, это они о нем кричали! А ну, чтобы духу их здесь не было!
По мановению его руки свита бросилась вперёд, смешалась с цыганами и разбросала их костры, подняв пепел к небу; своими саблями они плашмя, наотмашь били ослов, пока те не обратились в бегство; а тупыми концами копий поддели лёгкие коричневые шатры кочевого народа и унесли их с собой.
Тарвин с удовольствием взирал на погром табора, который непременно помешал бы ему добраться до Кейт, если бы он был сейчас один.
Умр-Сингх закусил губу. Потом, повернувшись к махарадже Кунвару, улыбнулся и в знак преданности законному властелину выдвинул из ножен свою саблю.
— Это справедливо, брат мой, — сказал он на местном наречии. — Но не твоём месте, — голос его окреп и зазвучал громче, — я бы не стал прогонять цыган слишком далеко. Они всегда возвращаются.
— Да, — подхватил чей-то голос из толпы, мрачно взиравшей на гибель табора, и добавил значительно: — Цыгане всегда возвращаются, мой король.
— Совсем как собаки, — процедил сквозь зубы махараджа. — И те, и другие получают пинки. Поехали!
Столб пыли приблизился, наконец, к дому Эстесов, а в середине этого облака в полной безопасности приехал Тарвин.
Он велел мальчикам, чтобы они поиграли пока вдвоём, а сам, перепрыгивая через две ступеньки, вбежал в дом. Кейт сидела в тёмном углу гостиной с шитьём в руках. Когда она подняла голову, он увидел, что она плачет.
— Ник! — прошептала она почти беззвучно. — Ник!
Он в нерешительности остановился на пороге; она бросила работу и встала, задыхаясь от волнения.
— Вы вернулись! Это вы! Вы живы!
Тарвин улыбнулся и протянул к ней руки.
— Живой — можете убедиться в этом сами!
Она сделала шаг вперёд.
— Ах, я так боялась…
— Ну идите же сюда!
Она несколько неуверенно приблизилась к нему. Он привлёк её к себе и обнял. И целую долгую минуту её голова покоилась на его груди. Потом она посмотрела на него.
— Я совсем не то имела в виду… — запротестовала она.
— Ох, только не надо оправдываться! — поспешно произнёс Тарвин.
— Она пыталась отравить меня. Я ничего не знала о вас и была уверена, что она вас убила. Я представляла себе всякие ужасы!
— Бедная девочка! И в больнице у вас плохи дела. Трудненько вам пришлось в последнее время. Но мы все это переменим. Мы должны уехать как можно скорее. Я подкоротил ей коготки, но ненадолго. У меня в руках заложник. Но долго мы на этом не продержимся. Нам надо побыстрее убраться отсюда!
— Нам! — повторила она слабым голосом.
— А что, вы хотите уехать одна, без меня?
Она улыбнулась, освобождаясь из его объятий.
— Но я хочу, чтобы вы уехали.
— А вы?
— Не надо думать обо мне — я того не стою. Я проиграла битву. Все, что я хотела сделать здесь, провалилось. У меня в душе все словно выгорело, Ник! Выгорело!
— Ну и хорошо! Мы затеем новое дело и пустим вас в новое плавание! Я именно этого-то и добиваюсь. И ничто не напомнит вам о том, что вы когда-то были в Раторе, моя дорогая.
— Это была ошибка, — сказала она.
— О чем вы?
— Все-все было ошибкой. Мой приезд сюда. И то, что я думала, что смогу осилить это дело. Это работа не для девушки. Может быть, это моё призвание, но эта работа мне не по силам. Я сдаюсь, Ник. Отвезите меня домой.
Тарвин издал совершенно неприличный крик радости и снова заключил её в свои объятия. Он сказал ей, что они должны немедленно обвенчаться и отправиться сегодня же ночью, если она успеет собраться, и Кейт в ужасе от того, что грозило ему, колеблясь, согласилась. Она заговорила о сборах в дорогу, но Тарвин отвечал, что они начнут думать об этом после того, как дело будет сделано. Они смогут купить все, что нужно, в Бомбее — пожалуйста, целые торы вещей. Он не давал ей опомниться, буквально забрасывая её своими родившимися экспромтом планами и идеями, когда вдруг она перебила его:
— А что же будет с плотиной, Ник? Нельзя же бросить её.
— Ерунда! — закричал Тарвин взволнованно. — И вы могли подумать, что в этой речушке есть золото?
Она вырвалась из его объятий и уставилась на него взглядом, исполненным порицания.
— Вы что, Ник, хотите сказать, что вы всегда знали, что там нет золота? — спросила она.
Тарвин быстро нашёлся с ответом, и все же не настолько быстро, чтобы она не успела прочесть правду в его глазах.
— Я вижу, вы знали это, — сказала она холодно.
Тарвин понял размеры бедствия, которое грянуло, как гром среди ясного неба, и сразу же изменил линию поведения: он взглянул на Кейт с улыбкой.
— Конечно, знал, — сказал он. — Но мне нужны были эти работы в качестве прикрытия.
— Прикрытия? — переспросила она. — Что же вам надо было прикрывать?
— Вас.
— Что вы имеете в виду? — спросила она, и от её взгляда у него мурашки побежали по коже.
— Индийское правительство не позволяет никому из иностранных граждан проживать в этом государстве без определённой цели. Не мог же я сказать полковнику Нолану, что я приехал сюда, чтобы ухаживать за вами!
— Не знаю. Но вы могли постараться не тратить деньги махараджи на осуществление этого… с позволения сказать, плана. Честный человек сумел бы избежать этого.
— О, полноте! — воскликнул Тарвин.
— Как вы могли обмануть махараджу, уверив его, что в вашей работе был смысл! Как вы могли позволить ему выделить вам тысячу человек на ваши бессмысленные занятия! Как вы могли брать у него деньги! О, Ник!..
Он смотрел на неё, и предчувствие поражения закрадывалось в его сердце — поражения, которое лишало его жизнь смысла.
— Послушайте, Кейт, — заговорил он, — знаете ли вы, что вы говорите о самом грандиозном розыгрыше, свидетелем которого была Индийская империя с момента сотворения мира?
Это был, конечно, изящный довод, но недостаточно убедительный. Он почувствовал, что ему придётся искать более весомое оправдание, когда она ответила ему:
— Что ж, тем хуже, — ив голосе её звучали опасные холодные нотки.
— Да, Кейт, согласитесь, что с чувством юмора у вас всегда было плохо. — Он сел рядом, наклонился к ней и, взяв её за руку, продолжал: — И все-таки, разве вам не кажется забавным, что я разрыл полгосударства только для того, чтобы быть рядом с одной маленькой девочкой — очень милой, прелестной, но очень-очень маленькой, просто крошечной по сравнению с долиной Амета? Ну говорите же — не кажется, да?
— Это все, что вы хотите сказать мне? — спросила она. Тарвин побледнел. Ему был знаком этот тон непреклонной решимости, которая сейчас слышалась в её голосе. Обычно этот тон сопровождался презрительным взглядом, когда она говорила о чьей-то моральной нечистоплотности, волновавшей и возмущавшей её. Он услышал в нем свой приговор и содрогнулся. И в следующее мгновение понял, что настала критическая минута в его жизни. Он взял себя в руки и проговорил нарочито спокойно, с деланной лёгкостью и беззаботностью:
