Роберт Святополк-Мирский - Пояс Богородицы
— А дети?
— Дети с кормилицей пусть у нас останутся — а как иначе?..
Анница подумала.
— Я хочу ее видеть.
Они поднялись наверх, в спальню.
— Не подходите! — закричала Настенька, увидев их. — Не подходите ко мне! Отец, отец, где ты? Ты же обещал, что убьешь меня? Ты ведь не отдашь меня Степану… Сафат, где отец?
— Она не узнает нас, — сказала Надежда.
Анница подошла к Настеньке и обняла ее.
— Не-е-ет, — страшным голосом закричала Настенька. — Пусти меня! Ты хочешь меня задушить? Кто ты? Уйди прочь, я тебя не знаю!
— Пойдем, — отирая с глаз слезы, позвала Анница Надежду.
Они спустились в горницу.
— Собирайся, Надежда, поедешь вместе с ней. Клим, — позвала она Неверова, ожидающего в прихожей, — поедешь с ними тоже. Ивашко, Гаврилко, Кузьма и Юрий — в охране. Здесь старшим останется Гридя.
— А на чем повезем-то, Анна Алексеевна? — виновато спросил Клим. — Ваш возок-то свадебный, подарочный, с той зимы на санях стоит — летом-то все верхом ездили…
— Ах, леший меня раздери… — ударила по столу кулаком Анница. — Ладно! Знаю, что делать! Наталья, быстро одевай Настеньку в дорогу, Клим, вели седлать и готовить коней для нас всех!
Через полчаса Анница уже стояла в своем черном литовском костюме у дверей спальни и смотрела, как Надежда выводит, поддерживая под руки, совсем ослабевшую Настеньку.
— Слава Богу — пришла в себя, — прошептала она Аннице.
— Что это? Куда мы едем? — растерянно спрашивала Настенька.
— Дорогая, ты поедешь сейчас в Боровск в монастырь… Там ты переждешь, пока все это не пройдет, и я за тобой приеду, — зашептала ей на ухо Анница.
— А мои детки… Где мои детки? — беспомощно оглядывалась Настенька.
— Я привезу их тебе позже, ни о чем не тревожься, — шептала ей на ухо Анница, выводя золовку во двор.
— Знаешь, я даже рада, что уеду отсюда, — мне здесь так страшно… Я там поправлюсь… Я скоро поправлюсь и вернусь…
Они обнялись и расцеловались. Во двор вбежал Генрих.
— Анна Алексеевна, повозка воеводы за вами прибыла — стоит у ворот и с ней охрана человек десять…
— Сажай туда Настеньку, — распорядилась Анница и набросила на золовку свою черную шубу с капюшоном. — Сегодня холодно — не замерзни! Генрих, скажи, пусть сразу едут, и сам поезжай с ней — мы нагоним вас верхом!
Генрих вышел из ворот с Настенькой, посадил ее в повозку и хотел сесть сам, но там оказалось так тесно, что одна Настенька едва поместилась.
Генрих заботливо укутал ее шубой и дал сигнал трогать, хотя и без него стоило только Настеньке сесть, повозка рванулась вперед и помчалась в плотном окружении всадников охраны.
— Коня мне дайте, коня, — закричал, вбегая во двор, Генрих, — я должен быть рядом с ней!
— На, возьми, — отдал ему своего Гаврилко. — Мы вас сейчас догоним!
— Ну скоро там лошади будут готовы? — раздраженно спросила Анница у Клима.
— Все, все хозяйка… Еще пару минут…
… Генрих быстро догнал повозку и поехал рядом, изредка заглядывая в окошко, чтобы проверить, как себя чувствует Настенька. Окошко было маленькое и забрано решеткой, так что увидеть ему ничего не удалось, но, прокричав вопрос о том, как она себя чувствует, он услышал в ответ, что хорошо и что чем дальше они отъезжают, все лучше…
Они уже миновали Преображенский монастырь и свернули на дорогу, ведущую на Медынь — Боровск — Москву.
Здесь дорога была пустынной, большинство московских войск сгруппировалось на берегу, а в тылу можно было увидеть лишь раненых или связных.
Впереди показался пустынный перекресток лесных дорог, и Генрих оглянулся, надеясь, что Анница и ее люди уже где-то недалеко, но их еще не было.
Оглянувшись, Генрих не мог видеть, как один из всадников охраны по сигналу командира отстал, поравнялся с Генрихом, неторопливо вынул из ножен саблю и, когда Генрих снова повернулся, со всего размаху нанес удар.
Он наверняка снес бы Генриху голову, но его конь споткнулся, и удар получился скользящий.
Так или иначе, Генрих с окровавленной головой и разрубленным плечом свалился с коня замертво, а всадники с повозкой резко свернули на лесную боковую дорогу, углубились в лес и остановились.
Здесь они, как бы повторяя не раз хорошо отлаженные действия, молча спрыгнули с лошадей, быстро сняли повозку с колес, приделали к ней длинные рукоятки и, перерезав своим лошадям вены, чтобы кони быстро истекли кровью и не достались противнику, подхватили носилки с повозкой и бесшумно понесли их по узкой лесной тропинке, с трудом разворачиваясь на крутых поворотах. В определенном месте в густом кустарнике они остановились, и один подал негромкий знак криком птицы. Через несколько минут из кустов вынырнул десяток пеших, легко одетых татар. Они молча перехватили тяжелую ношу и бесшумно понесли ее дальше. Люди, одетые как московские воины, теперь превратились в арьергард охраны.
Их никто не заметил, и они благополучно оказались на болотистом, заросшем кустарником берегу Угры.
Слева и справа за излучинами реки гремели пушки, но здесь, на болоте, было тихо.
Татары осторожно вступили в воду, и тут оказалось, что повозка изготовлена еще и как лодка — они поплыли, толкая ее и поддерживая по бокам, потихоньку приближаясь к западному берегу, никем не замеченные с восточного.
Измученная тряской дороги и болезнью, Настенька, успокоенная присутствием рядом Генриха, задремала, а когда очнулась, не поверила своим глазам.
Сначала она подумала, что ей снится очень странный сон.
Она бесшумно переплывала Угру — вдали виден знакомый с детства силуэт маковок Преображенского монастыря, только почему-то не с той стороны, с которой она видела его всегда, а с противоположной…
Потом она взглянула в окошко и увидела, что плывет не в лодке, как ей показалось сначала, а по-прежнему сидит в той же повозке, которая почему-то теперь пересекает речку.
И только когда повозка причалила к берегу и оттуда вдруг выбежала целая толпа татар с радостными воплями, она, наконец, поняла, что случилось, и потеряла сознание.
ГЛАВА ПЯТАЯ. Наследство вещего старца
… ― Итак, до торжественной церемонии венчания и свадебного празднества остается ровно три недели, — сказал князь Федор Вельский и обвел взглядом присутствующих.
Михайло Олелькович, как обычно, уже с утра слегка навеселе, обложившись мягкими подушками, благодушно заглатывал маринованные сливы из большой вазы, со звоном сплевывая косточки в серебряную чашу.
Иван Ольшанский сидел на жесткой лавке, выпрямившись в струнку, сурово и сосредоточенно глядя прямо в глаза брату, будто боялся пропустить хоть одно слово.
