Валерий Дуров - Нерон, или Актер на троне
Нерон послал воинов схватить Сцевина и доставить его во дворец. Тот все отрицал. Кинжал, мол, похищен вольноотпущенником из его спальни, а в том, что он дал свободу нескольким своим рабам и пересмотрел завещание, нет ничего странного: он, обремененный долгами, нередко делает это, не дожидаясь особых обстоятельств; что же касается перевязочных материалов, то это злая выдумка Милиха.
Сцевин держался спокойно, твердо стоял на своем и отметал подозрения с такой непреклонностью, что все сочли Милиха негодяем и злостным доносчиком. Казалось, что тучи, сгустившиеся над заговорщиками, рассеялись и на этот раз. Но тут жена павшего духом Милиха вспомнила, что накануне их патрон о чем — то долго беседовал наедине с Антонием Наталом. Возможно, что — нибудь о заговоре скажет он.
Вызывают Натала. Спрашивают о предмете его длительного разговора со Сцевином. Ответы его и Сцевина не совпадают. Ясно, что оба лгут. Чтобы добиться от них правды, решают подвергнуть того и другого пыткам. Но прибегать к ним не пришлось. Увидев орудия палача, арестованные сразу заговорили. Сначала — Натал, назвавший имя Пизона, а за ним и Сцевин, выдавший остальных. И вот тюрьма заполняется взятыми под стражу заговорщиками, которые малодушно называют все новых и новых участников заговора.
Тут Тигеллин вспомнил о том, что в заключении содержится Эпихарида. Полагая, что теперь, когда ее тело будут терзать пытками, она окажется более разговорчивой, он велит подвергнуть несчастную женщину истязаниям. Однако мучители просчитались. Ни кнут, ни раскаленное железо не смогли сломить мужества женщины. Изувечив свою жертву на дыбе, обессиленные палачи так и не вырвали из нее признания. На следующий день измученную, но не сломленную Эпихариду притащили в застенок на носилках, так как ни передвигаться, ни стоять на ногах она уже не могла.
Улучив момент, Эпихарида сняла с груди повязку, сделала из нее петлю и, прикрепив к спинке носилок, повесилась. Простая, незнатная женщина нашла в себе силы уйти из жизни достойно, никого не выдав. Даже Тацит, недолюбливающий представительниц слабого пола, воздает должное ее доблести. "Женщина, вольноотпущенница, в таком отчаянном положении оберегавшая посторонних и ей почти неизвестных людей, явила блистательный пример стойкости, тогда как свободнорожденные мужчины, римские всадники, и сенаторы, не тронутые пытками, выдавали тех, кто каждому из них был наиболее близок и дорог".
Словно соревнуясь между собой в малодушии и низости, арестованные называли одного за другим участников заговора. Особенно старался Лукан. Его заносчивость и дерзость быстро исчезли. Трепеща за свою жизнь, он оболгал даже собственную мать Ацилию, хотя она ни в чем не была замешана. Дойдя до самых униженных просьб к императору, этот лощеный поэт шел на любую подлость, лишь бы спасти свою шкуру. Не лучшим образом вели себя и остальные заговорщики. Квинциниан и Сенецион обвинили самых близких друзей; наперебой называя имена, они надеялись предательством смягчить свою вину.
Слушая откровения сломленных страхом людей, Нерон был потрясен широтой заговора и числом его участников. Он объявил город в осадном положении и окружил себя охраной из германских солдат. В сложившейся ситуации он мог довериться только чужеземцам, которые к борьбе за римский престол относились с полным безразличием. На городских стенах были расставлены часовые. На всех дорогах в окрестностях столицы рыскали конные и пешие патрули. Подозрительных личностей хватали прямо на улицах и площадях. Солдаты врывались в дома и лавки. Тюрьмы были переполнены. Непрерывный поток закованных в цепи людей тянулся ко входу в сады, где под наблюдением Нерона и Тигеллина происходило дознание. Достаточно было быть другом или даже случайным знакомым кого — либо из заговорщиков, чтобы немедленно попасть в число подозреваемых.
Все это время Пизон выжидал. Его пытались убедить, что глупо надеяться на молчание допрашиваемых, рано или поздно его имя будет произнесено и скорее всего оно уже названо. Нужно действовать без колебаний и промедления: отправиться в лагерь к преторианцам и призвать их к мятежу. Если же гвардейцы его не поддержат, то лучше расстаться с жизнью героически, в борьбе за свободу, чем дожидаться бесславной смерти, запершись в своем доме.
Ко всем этим призывам Пизон оставался глух. Но вот настал день, когда к нему в дом явился вооруженный отряд новобранцев. Старым солдатам Нерон не доверял. Даже не попытавшись защитить себя или других, Пизон поспешно перерезал себе вены на руках и умер. Перед смертью он написал завещание, наполнив его отвратительной лестью императору. Опасаясь мести Нерона, он рассчитывал спасти таким образом хотя бы свою жену.
До сих пор в списки обвиняемых не попало ни одно имя военных. Ни Фения Руфа, ни Субрия Флава, ни других преторианцев арестованные не назвали. По всей видимости, это было вызвано тем, что преторианцы участвовали в дознании. Фений Руф вместе с Нероном и Тигеллином лично вел допросы, причем отличался особой жестокостью. Своей свирепостью он надеялся отвести от себя подозрения в соучастии в заговоре. Когда Субрий Флав во время одного из расследований взялся за рукоять своего меча и взглядом спрашивал стоявшего рядом Фения Руфа, не заколоть ли Нерона, тот отчаянными знаками остановил его порыв.
Не меньшую жестокость обнаружил и трибун Стаций, который собственноручно казнил Плавтия Латерана, не дав ему обнять напоследок детей и лишив возможности вскрыть себе вены. Он притащил свою жертву к месту, отведенному для казни рабов, и заколол сенатора как барана. Плавт умер, не проронив ни слова, хотя мог бы упрекнуть трибуна, который еще вчера был его сообщником.
Наконец, следствие вышло на Луция Аннея Сенеку.
Глава восемнадцатая. Прощай, Сенека
Как только Сенека вернулся из Кампании, к нему был послан трибун Гавий Сильван. Философ не стал въезжать в Рим и остановился в своей загородной вилле в шести километрах от столицы. Уже вечерело, когда к нему прибыл Сильван с отрядом воинов, которые не мешкая оцепили дом. Старый учитель Нерона возлежал за столом и ужинал в обществе жены Паулины и двух близких друзей: историка Фабия Рустика и врача Стация Аннея.
Увидев вошедшего трибуна, Сенека предложил ему возлечь и разделить с ним трапезу. Сильван отклонил предложение и, продолжая стоять, потребовал у него дать разъяснения по вопросам, интересующим принцепса.
— Император спрашивает, встречался ли ты недавно с Наталом? — начал допрос Сильван, явно тяготясь своей миссией.
— Передай Нерону, что Натал действительно был у меня, когда я лежал больной. Он осведомился о моем здоровье и попросил принять Пизона, желающего, по его словам, поддерживать со мной дружбу в личном общении.
