Пантелеймон Кулиш - Чёрная рада
— От пристриту, братику, я помогла бы себе, а от твоих речей у меня голова пошла кругом.
— Потому что не женское дело в них вслушиваться! сказал сурово Гвинтовка.
— В таком, братику, великом случае, как эта рада, що громада, те й баба. Не вмешивалась я в ваши казацкие речи за обедом; но, оставшись наедине, не во гнев тебе скажу, что мне чего-то сделалось страшно. Брат, милый брат! Вспомни, что нас отец и мать учили закону Божьему... Душа у человека одна, как у казака, так и у женщины; погубив ее, другой не добудешь...
— Вот что значит жить под Киевом! прервал свою сестру Гвинтовка: — тотчас и видно монашескую науку! А у нас в Нежине разумные люди так женщин учат: Жіноча річ коло припічка!
И с этим ушел из светлицы.
Наступил вечер. Возвратился в хутор Петро и начал рассказывать все, что видел и слышал в Романовского Куте. Череваниха, Леся и Черевань поражены были его вестями и печально призадумались; но Гвинтовка, слушая его рассказ, только улыбался. Черевань не мог постигнуть, отчего он так спокоен, когда со всех сторон приходят такие страшные вести! Отчего он слушает толки об ужасных замыслах запорожцев с таким видом, как будто ему рассказывают забавную сказку.
На наших влюбленных грозный поворот происшествий произвел особенное действие. После рассказов об опасности, какая угрожает Сомку, Петро и Леся боялись не только заговорить, но даже взглянуть друг на друга. И у него, и у неё возникла в глубине души дума, которую б они желали подавить, как недостойную, но которую в то же время против воли лелеяли в сердце. Они хорошо разумели друг друга, и, подобно людям, искушаемым демоном на грех, не смели встретиться глазами.
Во всем обществе Гвинтовки произошла теперь перемена. Даже и Череваниха сделалась молчаливою, а Черевань, глядя на нее, так упал духом, что не развеселился даже и за ужином. Только княгиня осталась неизменною. Подобно плакучей березе, которая и в дождь, и в вёдро грустно опускает к земле ветви, она была всегда молчалива и печальна, смеялся ли кто, или плакал.
На другой день, лишь только Черевань и Петро встали и умылись, как явился к ним казак от Гвинтовки и сказал:
— Просил вас пан надевать новые платья, потому что сегодня будет рада; а пани прислала вам по новой ленте к сорочкам.
— Сегодня рада? спросил удивленный Петро. Как же она может состояться без гетмана Сомка и Васюты нежинского?
— Оба они уже здесь, добродею. Прибыл пан Сомко еще вчера к ночи с войском, как услыхал, что бояре уже в Нежине.
Петро тотчас велел седлать лошадей, а Черевань между тем рассматривал присланную ему от княгини ленту:
— Голубая! От чего ж не красная? Казак привык носить в сорочке красную ленту, а это, видно, польская мода. Ну, ничего, вденем и польскую: равно теперь уже у нас все повелось по-польски.
Кони были скоро готовы. Гвинтовка вскочил проворно в седло и поскакал вперед. Черевань и Петро едва успевали за ним следовать. Их провожали придворные казаки Гвинтовки и Василь Невольник.
Все поле между хутором и городом было покрыто казаками и мужиками. Их можно было различить еще издали потому, что мужики, не смотря на свою попытку соединиться в полки, валили к вечевому месту нестройными толпами, а казаки подвигались густыми фалангами.
Движущиеся купы народу на переднем плане и поднятая ими пыль мешали рассмотреть ясно казацкие сотни; только видно было, что справа движется одна, а слева другая густая масса войска. Виднеющиеся слабо сквозь пыльный вихорь знамена показывали, где запорожцы, и где Сомково ополчение. На знаменах Сомка изображены были орлы и образа; в ополчении Бруховецкого также виднелись знамена с орлами, подаренные царем или принадлежащие его городовым сторонникам, но меж ними резко отличались белые запорожские хоругви, на которых не было другого знака, кроме широкого красного креста. Все поле оглашалось шумным говором, который совершенно согласовался с нестройным волнением народа. Под городом, на месте рады, разбит был привезенный из Москвы великолепный шатер. У шатра построена московская рать для наблюдения за порядком.
Чем ближе к шатру, тем более было шуму и толкотни в народе. Картина этого буйного сборища была чрезвычайно разнообразна. Один ехал верхом, другой шел пешком, один в дорогом красном жупане и в сопровождении слуг, другой в бедной сермяге в кругу своих забияк-товарищей, жадно посматривавших на всякого пана. Мещане отличались по большей части синим цветом, но это не были нежинские: те шли на раду со стороны города, а эти, съехавшись под Нежин из других городов, стояли в поле вокруг Романовского Кута куренями с сельскою чернью, и теперь вместе с нею толпились возле веча.
Гвинтовка велел ехать впереди себя казакам, а то бы не продраться ему сквозь толпы народа к шатру.
— Дорогу, дорогу пану есаулу нежинскому! кричали с поднятыми вверх нагайками казаки.
— Э! Это наш князь! сказал один мещанин. Постой-ка, не долго будешь княжить!
Но другой остановил его:
— Не слишком, брат, храбрись против этого пана:
Я кое-что слышал про него от запорожцев.
— Что ж ты слышал?
— Слышал такое, что не слишком храбрись против него, — вот что!
Между тем по другую сторону Гвинтовки, пока казаки раздвинули перед ним толпу, Петро слышал такой разговор.
— Как ты думаешь? Чей будет верх?
— А чей же, если не Ивана Мартыновича?
— Э, погоди еще! У Сомка, говорят, в таборе довольно пушек и черного пшена: есть чем заглянуть в глаза Бруховцам... А он-то не таков, чтоб отдал добровольно бунчук и булаву.
— Будут наши и пушки, когда Бог поможет. Казакам уже давно надоело стоять у старшины у порога. Кто не в кармазинах, тот и за стол с ними не садись...
Пробравшись немного вперед, Гвинтовка и его спутники опять были остановлены.
— Правда ли, спрашивал один голыш другого, что вчера хоронили войтенка?
— Это еще не диво, отвечал тот, а диво то, что чуть ли не все нежинские казаки шли с мещанами за гробом. Похороны протянулись чрез весь город, так что голова была на Беляковке, а хвост на Козыревке...
Еще раз остановился наш поезд. Повстречался Гвинтовка с каким-то знатным старшиною, который начал рассказывать, как Сомко встретился с Бруховецким у царского полномочного посла, князя Гагина. Князь еще утром пригласил к себе казацких старшин на совет. — И там-то было послушать, как Иванец приветствовал Сомка!
— О, Иванец собака! сказал, понизив голос, Гвинтовка: — уж только в кого вцепится, то не отстанет. Как же решили быть раде? По нашему?
— Конечно. Решили, чтоб старшина собралась избрать гетмана в шатер, а чернь чтоб сама по себе избирала, кого пожелает.
