Александр Красницкий - Гроза Византии
Зоя с наслаждением слушала брата. Часы пути летели для нее незаметно. Вот промелькнули ревущие и кипящие днепровские пороги — близко и Киев. Вот, наконец, и он…
Зоя едва-едва узнала прежний маленький городок, каким она помнила Киев в своем детстве. Теперь он разросся, расширился, принял совсем другой вид, чем это было раньше.
Струг подошел к богатой пристани, вблизи которой высились княжьи хоромы.
— Ты не устала? — спросил ее Всеслав.
— Нет, силы мои бодры и свежи.
— Тогда мы пройдем к князьям сейчас же. Они знают и о моем горе и о моей радости — я рассказал им все…
— Пойдем, я готова!
Лишь только струг пристал, они поднялись на пристань. Зоя видела, с каким почетом встречают повсюду ее брата, и поняла, что это очень и очень высокое лицо в Киеве.
На нее же кругом смотрели с удивлением и любопытством.
— Кто она? Неужели это — сестра Всеслава! Такая молодая! — слышался кругом шепот любопытных.
Еще по дороге Всеслав узнал, что Дир был на охоте, и в Киеве оставался один только Аскольд.
Он вышел сам навстречу своему любимцу.
Зоя со свойственной женщинам наблюдательностью заметила его красивое, подернутое легкой дымкой грусти, лицо, задумчивые, так и проникающие в душу, глаза, румяные щеки, и, когда она услышала его голос, сердце ее почему-то сильно-сильно забилось.
— Это — твоя сестра, Всеслав? — заговорил первым Аскольд. -Приветствую тебя от своего имени и от имени всех моих киевлян!
— Благодарю тебя, князь, на ласке твоей, — ответила Зоя. — Я счастлива за мой народ, во главе которого стоит такой глава, как ты.
Перед ярлом снова была византийская матрона, бесстрастная, несколько льстивая, умеющая преподнести лесть так, что она казалась правдой. Киевлянки были не такие. Их простота давно уже прискучила Аскольду.
Теперь он видел пред собой совсем другую женщину, каких еще не было в Киеве.
— А я счастлив тем, что вижу тебя и знаю, что увижу еще не раз, — в тон ей сказал Аскольд. — Надеюсь, что в моих палатах ты не будешь ни в чем нуждаться, об этом позаботится не только мой верный Всеслав, но и я сам, и дорогой друг и названный брат мой Дир.
Ему хотелось еще говорить. Разговор с этой женщиной доставлял ему несказанное удовольствие, но он понимал, что после такой долгой дороги гостья утомлена и нуждается в отдыхе.
— Прежде чем ты уйдешь в свои горницы, скажи мне свое имя, — сказал, однако, он.
— Меня зовут Зоей.
— Любуша! — воскликнул молчавший до того времени Всеслав.
— Дорогой брат, я так привыкла к этому имени… Позволь мне и здесь остаться Зоей…
— Ты и останешься ею… Мы все будем звать тебя так, — промолвил Аскольд, не спуская очарованного взора с молодой женщины…
7. ЛЮБОВЬ
Словно сладкая греза, словно видение Валгаллы промелькнула пред Аскольдом эта женщина. Князь сам не свой вернулся в свою гридницу. Голос Зои все еще звучал в его ушах, ее образ был пред его глазами. Он заслонил собой все, и из-за него Аскольд ничего не видал вокруг себя…
«Кто она, откуда? Неужели это — славянка? Неужели в Византии женщины все таковы? Ах, если бы она только осталась здесь в Киеве!» — такие думы волновали Аскольда, когда он остался один в своей гриднице.
Теперь он с нетерпением ждал Всеслава. Ведь от него он мог узнать что-нибудь новое об его сестре. Ах, ведь он думал встретить такую же, как и все в его Киеве, но эта Зоя… Аскольд помнил женщин своей родины, помнил рыжеволосых стройных британок, изящных женщин страны франков, но всем им было далеко до этой женщины, которая с первого же взгляда заставила так сильно забиться его сердце… Бедное измучившееся его сердце…
Давно это сердце ждало такого светлого радостного видения, давно в пылу битв и в тиши опочивальни так и рисовалось оно в его мечтах, в его воображении. Сердце стремилось к нему, но мечты оставались мечтами, грезы грезами, и ни одна из тех женщин, которых Аскольд когда-нибудь видел в течение своей жизни, не подходила под созданный его воображением образ… Вдруг сердце мечтательного норманна болезненно сжалось под влиянием новой гнетущей мысли…
Свободна ли она? Нет ли для его любви какого-нибудь препятствия? Может быть, она уже любит кого-нибудь?…
Горе тому…
Он найдет соперника, хотя бы в морской глубине, хотя бы в самой Валгалле, хотя бы под защитой самого светлого Одина…
Он сотрет его с лица земли, уничтожит даже самую память о нем!…
Но кто же может стать ему таким соперником?
Может быть, он остался в Византии?
Тогда он сотрет с лица земли всю Византию, а вместе с нею и его.
Россы и его варяги достаточно храбры для этого.
А если он здесь?…
Здесь его теперь быть не может… Но это теперь, а кто знает будущее?…
Только кого бы могла избрать, кроме него, здесь, на берегах Днепра, в Киеве, властелином своего сердца эта красавица?
Варяги грубы, славяне полудики…
А если Дир, его названный брат?
Ужас объял Аскольда.
Да! Он сотрет с лица земли и Дира…
Эта мысль успокоила так неожиданно влюбившегося скандинава, и он снова погрузился в сладкие мечты, так погрузился, что не слыхал даже, как вошел к нему Всеслав.
— Княже! — воскликнул тот.
Аскольд вздрогнул и быстро обернулся на этот зов.
— Это ты — Всеслав? Что она?
— Кто?
— Твоя сестра!
— Она прислала меня благодарить тебя за твою ласку к ней…
— Стало быть, ты устроил ее хорошо? Ты не жалей, Всеслав, ничего для нее… Слышишь, чтобы все, что ни пожелает она, было у нее… Я так хочу. Всеслав с удивлением глядел на своего князя. Таким возбужденным он еще никогда не видал его и теперь не понимал даже, что такое вдруг могло приключиться с Аскольдом.
— Что с тобой, княже? — не скрывая своего удивления, спросил он его. — Что?
— Ты какой-то особенный! Таким я тебя никогда еще не видал… Здоров ли ты?…
— Да, да, здоров… Расскажи мне о ней, о твоей сестре. Кто у нее остался там в Византии?
— Да что же я тебе могу сказать? Это бы нам самим посмотреть надо!
— Самим?
— Конечно же! Струги готовы, рать славянская и варяжская собраны, запасов хватит — вот и пошли бы мы туда посмотреть…
— Ах, ты опять о том же! Да ведь это — дело решенное!…
— Решенное-то решенное, а по нашей славянской пословице — отклад нейдет на лад… Мы все собираемся, а в путь дорогу не двигаемся…
— Тебе-то что?
— Как что? А знаешь ли ты, князь, что византийцы убили так, из-за ничего, моего отца… Они держат в позорном плену мою дочь и сына…
— Как, Изока?
— Сестра сообщила мне, что и сын мой, и дочь томятся в самых страшных подземельях проклятой Византии «для славян понятие „Византия“ было вполне тождественно Константинополю; столицу они и в то время, и после называли именем ее государства».
