Виктор Поротников - Владимир Храбрый. Герой Куликовской битвы
Голос у владыки Алексея слабый и слегка надтреснутый, но в его бледно-голубых глазах еще светится ум и решимость не сдаваться недугу.
– Рад тебя видеть во здравии, сын мой, – сказал митрополит. – Ведаю, хлопот на тебя свалилось немало. Второй год на Руси неурожай. В Литве неспокойно. Ордынцы набегами беспокоят…
– Кабы токмо это, отец мой. – Дмитрий тяжело вздохнул. – Измена, как змея, проникла в близкое мое окружение. Вот что горше всего!
– Измена?.. – насторожился седовласый владыка. – Опять Вельяминовы? Кто из них?
Дмитрий помедлил, словно раздумывая, говорить или нет, затем нехотя произнес:
– Брат мой Владимир зло против меня замышляет.
– Неправда сие! – без колебаний заявил митрополит. – Быть этого не может!
– К сожалению, у меня доказательства имеются, отче, – безрадостным голосом проговорил Дмитрий.
– Ну-ка, излагай, сын мой! – потребовал владыка Алексей. – Какие доказательства? Откуда?
От владыки Алексея у Дмитрия тайн никогда не было. С первого дня своего восшествия на стол московский Дмитрий прислушивался к советам митрополита Алексея, почитая его как родного отца.
Дмитрий рассказал сраженному тяжким недугом митрополиту о письмах, доставленных в Москву из Орды. Какой-то греческий купец на днях передал Дмитрию два послания от Полиевкта Вельяминова. В одном из этих писем Полиевкт раскаивается в том, что столь необдуманно ступил на путь измены, приведший его сначала в Рязань, а потом к Мамаю. Умоляя Дмитрия простить его, Полиевкт открыл ему тайные замыслы своего брата Ивана, пользующегося милостью Мамая. Оказывается, Иван Вельяминов, разочаровавшись в рязанском князе, намерен использовать против московского князя его брата Владимира. Иван Вельяминов отправил письмо в Серпухов, предлагая Владимиру заключить с ним тайный союз против Дмитрия. Иван Вельяминов уверен, что Мамай сокрушит войско Дмитрия и захватит Москву. Это откроет Владимиру путь к московскому трону, а Иван Вельяминов станет московским тысяцким.
– Так вот, отец мой, – молвил Дмитрий, – Владимир ответил согласием на предложение Ваньки-изменника. Он написал ему письмо, в котором подтвердил свою готовность отнять московский стол у моих сыновей. Готов Владимир переступить и через мой труп. Полиевкт выкрал это письмо у своего брата Ивана и переслал мне вместе со своим посланием.
– И все едино не верю я, что Владимир на подлость решился, – после краткого раздумья промолвил владыка Алексей, хмуря седые косматые брови. – Нет, не верю! Тут что-то не так, видит Бог. Прежде чем судить Владимира своим судом, непременно докопайся до истины, сын мой. Иначе сыграешь на руку врагам своим, помяни мое слово.
Дмитрий глядит на впалые щеки старика-митрополита, на его высокий морщинистый лоб восково-желтого цвета, на его усталые глаза – и ему становится совестно и досадно перед самим собой за то, что он пришел к смертельно больному человеку со своими беспокойствами. Заверив владыку Алексея в том, что он обязательно распутает этот клубок сомнений и подозрений, Дмитрий целует на прощание его холодную бессильную руку и удаляется, стараясь не топать сапогами.
* * *Митрополит Алексей скончался в середине февраля, сразу по окончании сретенских морозов.
На погребение этого мудрого человека, приложившего немало сил для укрепления русской митрополии, съехались князья и бояре со всей Северо-Восточной Руси. Приехал из Серпухова и Владимир вместе с супругой.
После отпевания, когда гроб с телом почившего в бозе митрополита был опущен в каменный саркофаг в одном из приделов Успенского собора, к Владимиру приблизился Федор Воронец.
– Дело у меня к тебе, князь, – прошептал боярин, кивком головы дав понять Владимиру, чтобы он следовал за ним.
Владимир вышел из храма вместе с толпой имовитых горожан, направлявшихся на заупокойный пир в митрополичьи хоромы. Федор Воронец с таинственным видом шмыгнул совсем в другую сторону. Заинтригованный Владимир последовал за ним.
В узком глухом переулке Федор Воронец остановился, поджидая приотставшего Владимира.
«Что за дело у него ко мне? – подумал Владимир, подойдя к боярину. – Неужели с Кристиной что-то стряслось?»
При мысли о Кристине Владимира охватило странное волнение. И какое-то чувство – глубоко запрятанное в сердце Владимира, – вдруг поднялось, встрепенулось и причинило ему боль.
Однако Федор Воронец заговорил с Владимиром не о своей дочери, а о неком письме, оказавшемся у него при странном стечении обстоятельств.
– Ты же знаешь, князь, что два моих непутевых племянника повздорили с Дмитрием Ивановичем и теперь пребывают в Орде, – молвил Федор Воронец, неловко топчась на скрипящем снегу. – Так вот, один из них надумал покаяться перед великим князем, надеясь на его милость и прощение. Он-то и передал мне это письмо через своего верного человека с просьбой, чтобы я вручил этот свиток Дмитрию Ивановичу.
– Ну и при чем здесь я, боярин? – спросил Владимир, надевая на руки кожаные перчатки. По переулку гулял пронизывающий ветерок.
– Так это твое письмо, княже, – ответил Федор Воронец, при этом губы его брезгливо дрогнули. – В этом послании ты пишешь Ивану Вельяминову, что если Мамай убьет Дмитрия, то ты согласен занять московский стол.
– Что за чушь! – невольно вырвалось у Владимира. – Ты в своем уме, боярин? Где это письмо?
– Вот! – произнес Федор Воронец с неким оттенком торжества в голосе. Сунув руку за полу длинного темного плаща, он выдернул из-за пояса небольшой бумажный свиток. – Князь Дмитрий мне самому не по душе, поэтому я не скажу ему ни слова об этом письме.
Владимир схватил свиток и развернул его торопливыми движениями. У него вспыхнули щеки и бешено заколотилось сердце, когда он пробежал глазами написанный по-гречески текст письма. Это послание и впрямь было написано от его имени и адресовано оно было Ивану Вельяминову.
– О Матерь Божья! – пробормотал Владимир, пораженный смыслом этого письма. – Я этого не писал, Бог свидетель!
– Конечно, князь, – ухмыльнулся Федор Воронец. – Ты просто диктовал писарю…
– Не писал и не диктовал! – рявкнул Владимир с таким гневом, что его собеседник слегка отшатнулся от него.
– Полно, княже. – Федор Воронец огляделся по сторонам. – Никто ничего не узнает. Клянусь святым распятием! Я на твоей стороне.
Плотнее запахнув полы подбитого мехом плаща, боярин зашагал прочь раскачивающейся походкой. Его соболья шапка с высоким верхом из красной парчи ярко выделялась на фоне истоптанного снега и серо-желтых бревенчатых стен домов. Вскоре Федор Воронец скрылся из глаз, свернув в боковую улицу.
