Гэри Дженнингс - Ацтек. Том 2. Поверженные боги
Еще одна любопытная особенность отоми состоит в том, что они улучшают (как им кажется) свою внешность с помощью искусства, именующегося у них н'детаде, то есть окрашивают себя различными стойкими красителями. Зубы у них обычно красные или черные (день такие, день другие), а тела расписаны синими узорами. Причем краска не наносится кисточкой, а вкалывается под кожу острыми колючками, так что эти узоры сохраняются на всю жизнь. Процедура эта весьма болезненна, в связи с чем некоторые отоми ограничиваются лишь нанесением небольших рисунков на лоб или щеки, но многие, невзирая на боль, разукрашивают все тело, в результате чего выглядят так, будто на них налипла какая-то необычная голубая паутина гигантского паука.
Мужчин отоми, насколько я могу судить, эти ухищрения не делают ни лучше, ни хуже, что же до женщин, то мне поначалу было жаль, что, привлекательные в остальном, они наносят на тело голубую сетку, от которой им уже не избавиться. Однако признаюсь, что, присмотревшись и привыкнув, я оценил особую завлекательность н'детаде. Эта сетка, словно вуаль, заставляла женщин казаться в своем роде недоступными, а оттого более желанными.
На крайнем севере владений отоми, на берегу реки, стояла деревушка под названием М'боште, где жила молодая женщина по имени Р'цуно Х'донве, что означает Цветок Луны. И действительно, цветов у этой красавицы имелось в избытке, ибо все ее тело, во всяком случае открытые его части, покрывал плотный голубой узор из цветов и листьев. Этот искусственный сад не скрывал прелести ее лица и фигуры: девушка была хороша во всем, кроме, разумеется, уже упоминавшихся мною икр и лодыжек. Когда я увидел девушку впервые, у меня возникло желание снять с нее одежду, чтобы посмотреть, красуются ли такие же цветы и на более сокровенных местах, а потом проложить сквозь эту «клумбу» путь к ее женскому естеству.
Цветок Луны тоже почувствовала ко мне влечение, полагаю, что оно также было вызвано любопытством, связанным с необычностью моего облика. Ростом и шириной плеч я выделялся даже среди мешикатль, а уж среди приземистых отоми выглядел чуть ли не великаном. Красавица дала мне понять, что в настоящее время свободна, ибо ее муж недавно погиб в Р'донте Ш'мбои, то есть в Сланцевой реке. Поскольку эта «река» представляла собой ручеек в пару пядей глубиной, который ничего не стоило перепрыгнуть, я предположил, что покойный, коль скоро ухитрился утонуть в таком водоеме, был исключительно мал ростом. На это женщина лишь рассмеялась и объяснила, что он упал туда и как раз по причине малой глубины расколол череп о твердое сланцевое дно.
Вот так и вышло, что одну из ночей в М'боште я провел с Цветком Луны. Не берусь утверждать насчет всех женщинах отоми, но могу сказать, что эта была разукрашена решительно повсюду, кроме губ, век, кончиков пальцев и сосков. Помнится, я даже тогда подумал, что когда местный мастер накалывал девушке колючками цветочные узоры, орудуя повсюду, вплоть до нежных складок тепили, ей наверняка пришлось терпеть страшную боль. Но зато той ночью я получил возможность рассмотреть каждый наколотый на красавице цветочек. Акт близости (на языке отоми — агу н'дегуе) начался, по ее желанию, с того, что я целовал и ласкал весь этот цветник. Уподобив себя мысленно оленю, пасущемуся на цветочном лугу, я пришел к выводу, что быть травоядным животным очень даже неплохо.
Поутру, когда мы прощались, Цветок Луны выразила надежду, что я в отличие от ее покойного мужа, которому это так и не удалось, заронил в нее свое семя. Поначалу я лишь улыбнулся, приняв это за комплимент, но красавица пояснила, почему ей так хочется иметь от меня ребенка. Я очень крупный мужчина, а стало быть, мои сын или дочь должны быть немалого роста. А на крупное тело можно нанести столько рисунков, что ей станут завидовать в М'боште и во всех остальных селениях.
Пока мой путь пролегал неподалеку от Р'донте Ш'мбои, вокруг зеленела трава и пестрел цветочный ковер. Однако спустя три или четыре дня Сланцевая река повернула на запад (а мне надо было в другую сторону) и вместе с водой унесла прочь и всю освежающую зелень. Правда, я еще время от времени встречал серо-зеленые деревья мицкуитин, серебристо-зеленоватые заросли юкки и плотный подлесок из разнообразных пыльно-зеленых кустарников, но не сомневался, что теперь по мере моего движения дальше растительность будет редеть, пока не уступит место открытой, почти голой пустыне, плавящейся от беспощадного солнца.
Я остановился. На какой-то миг у меня возникло искушение повернуть вместе с рекой и остаться в спокойной стране отоми, но я тут же подавил эту слабость. Я дал себе слово пройти по пути ацтеков, а они, насколько известно, явились из пустыни или даже откуда-то из-за ее пределов. Если, конечно, за пустыней вообще что-то было. Поэтому я набрал баклагу речной водой, последний раз полной грудью вдохнул свежий речной воздух и, повернувшись спиной к плодородному краю, зашагал на север — в пустые сожженные земли, в край мертвых костей.
Пустыня — это самая несчастная земля, которая страдает от полного отсутствия внимания богов. Ну вот судите сами.
Богиня земли Коатликуе и ее сородичи ничего не делают, чтобы хоть как-то, хоть чем-то оживить и разнообразить монотонность равнины, состоящей из серо-желтого песка, серо-бурого гравия и серо-черных валунов. Коатликуе не решается тревожить эту местность землетрясениями, Чантико не устраивает извержений вулканов, а Темукатльтоки не плюется струями горячей воды и пара. Бог гор Тепейолотль проявляет полное равнодушие и держится подальше. Только с помощью топаза мне удавалось разглядеть далеко на северо-западе низкие зубчатые очертания белесых гор. Но эта гряда так и оставалась бесконечно далекой: ни я не приближался к горам, ни они ко мне.
Каждое утро бог солнца Тонатиу сердито, без привычной рассветной церемонии выбора ярких копий и стрел на день, вскакивал со своего ложа, а каждый вечер, не облачаясь в пышную мантию из перьев и не простирая вокруг свои красочные цветочные покрывала, моментально плюхался в постель. Между резким уходом света и столь же резким приходом благословенной ночной тьмы лик Тонатиу представал просто ярким желто-белым пятном на таком же желто-белом небосводе. Солнце здесь угрюмо высасывало из земли дыхание и соки, прожигая себе путь через иссушенное небо так же медленно и с таким же трудом, как я сам тащился внизу по раскаленному песку.
Бог дождя Тлалок, хотя к тому времени уже наступил сезон дождей, удостаивал пустыню еще меньшего внимания. Правда, мне изредка доводилось видеть скопления туч, его небесных баклаг, но это бывало лишь над гранитными горами далеко на западе и востоке. Тучи нависали, громоздились и вздымались высоко над горизонтом, а потом темнели: начиналась гроза, и духи тлалокуэ молотили своими сверкающими трезубцами в барабаны, но до меня доносился лишь слабый отдаленный рокот. А небо надо мной и передо мной все время оставалось неизменно желто-белым. Ни тучи, ни тлалокуэ не осмеливались соваться в раскаленную, словно печь, жару пустыни. Все дожди проливались лишь в отдалении, и когда это случалось, далекие белесые горы занавешивались серо-голубыми вуалями. Чальчиутликуэ, богиня Бегущей Воды, в пустыне тоже ничем себя не проявляла.
