Артуро Перес-Реверте - Мост Убийц
– Посольство получило сведения из Мантуи, – продолжал тот. – Герцог Винченцо Гонзага при смерти. Протянет еще дня два-три. – Он замолчал и окинул капитана критическим взглядом. – Я полагаю, ваша милость – не очень большой дока в тонкостях итальянской дипломатии.
– Правильно полагаете. До солдат такие тонкости не доходят, а если доходят – то не из первых рук.
– Да, разумеется. Извините.
И вслед за тем сжато, сухо и монотонно Сааведра Фахардо ввел его в курс дела. Мантуя, а особенно – Монферрато, чрезвычайно важны для политики Испании на севере Италии. Герцог Винченцо II бездетен, и его смерть дает Испании возможность обезопасить свои владения в Милане с помощью крепостей в этих землях и прежде всего – замка Казаль, который смело можно уподобить щеколде, запирающей реку По. Если это произойдет, французы, которые преследуют в Италии свои интересы, останутся с носом. И сейчас самый благоприятный момент, поскольку у кардинала Ришелье, пытающегося отвоевать у гугенотов Ла-Рошель, руки связаны.
– И в этой обстановке наша венецианская затея отходит на второй план.
Алатристе насмешливо скривил губы:
– Независимо от того, на воле падре-ускок или в каталажке… Можно даже усмотреть в его аресте знак свыше. Перст божий.
Сааведра Фахардо окинул его взглядом пронизывающим и подозрительным, словно счел, что разговор зашел слишком далеко.
– Нет, это уж будет чересчур, – возразил он, немного смешавшись. – Что же касается вас и ваших товарищей…
И осекся, оборвал себя на полуслове. Но капитан понял, что он хотел сказать. В Венеции вдруг собралось слишком много испанцев. С одной стороны – арест ускока, с другой – дипломатические новости… И вот капитан Алатристе и его люди, которые только что были полезным инструментом, стали головной болью. Бочонками с порохом, готовыми рвануть от первой же искры. Неудивительно, что дипломат был несколько растерян и чувствовал себя не вполне ловко. Должно быть, перед самым приходом он получил из Милана весьма требовательные письма.
– Так что же, – продолжаем или сыграть отбой?
Спрошено было с безразличием солдата, которому все равно, какой приказ выполнять. И в качестве первого ответа Сааведра Фахардо сделал вроде бы неопределенный, но на самом деле тщательно выверенный жест. Из разряда тех, что в канцеляриях и кабинетах – в большом ходу.
– Пока нет инструкций на этот счет. Ни подтверждения, ни отмены. Хотя, исходя из положения дел, благоразумнее было бы все остановить. Такого мнения придерживается господин посол, и я это мнение разделяю. Что же до герцога Мантуанского…
– Герцог Мантуанский, кардинал Ришелье или сам Тамерлан – мне, как говорится, вдоль подола, – не выбирая выражений, сказал капитан. – А вот не развяжет ли язык ваш падре – это интересней. В данную минуту.
Он отошел от окна и сделал несколько шагов по комнате. Внезапно и очень явственно потянуло ловушкой. Засадой. Провалом. Он не в первый раз чуял этот запашок и научился распознавать его издали, как давнего знакомца. И даже арест падре показался неслучайным.
– Малатеста очень важен, – сказал он, силясь собрать разбредающиеся мысли. – В отличие от вашего попа, он посвящен во все подробности нашей затеи.
Сааведра Фахардо согласился с этим. Но, подумав немного или только сделав вид, что думает, добавил:
– Однако этот ваш итальянец не производит впечатления человека, который легко дастся в руки. Его не то что голыми, а и никакими не возьмешь. – И замолчал, глядя на Алатристе с любопытством.
– Ваша милость, насколько я понял, хорошо с ним знаком.
– «Хорошо» не то слово. Я бы так не сказал… Или сказал бы не так.
– И что же, как, по-вашему, если возьмут – заговорит?
– Может продержаться несколько недель, а может выложить все через минуту. Смотря что он выиграет или что проиграет от этого… Вы уверены, что он еще на воле?
– Сейчас нет признаков того, что за ним следят.
Алатристе наклонил голову. Пришло время подумать о другом. О других. О себе. И о том, как уберечь их от гибели.
– А скажите-ка, сеньор Фахардо, нельзя ли вывезти нас из Венеции поскорее?
Дипломат пожал плечами. Казалось, он и сам немного успокоился при виде того, каким спокойным тоном задает его собеседник вполне разумные и уместные вопросы. Стало очевидно, что он ждал вспышки ярости с самыми непредвиденными последствиями.
– Не знаю, – ответил дипломат после краткого раздумья. – Попытаюсь сделать так, чтобы Паолуччо Маломбра забрал вас пораньше. Но не уверен, что получится… В любом случае и вам, и людям вашим сейчас надлежит затаиться.
Алатристе уже снова стоял у окна, глядя на зеленовато-серую воду маленького канала, на пепельное небо, на снег, круживший меж дымовых труб, так похожих на перевернутые колокола. Странно, сказал он себе, как странно, что мне, в сущности, все равно, уходить или оставаться. Не здесь меня прикончат, так еще где-нибудь. Он вдруг поймал себя на том, что думает о нагом теле донны Ливии, и не без усилия заставил себя вновь погрузиться в размышления о близкой и неминуемой опасности. И сам немного испугался своего бесчувствия.
– Который час? – спросил он.
– Час «ангелюса».
– Впереди еще целый день. – Капитан провел двумя пальцами по усам. – Как там поживает дон Бальтасар?
– Пока не видел его. Сейчас отправляюсь в монастырь. Я счел нужным уведомить прежде всего вас как командира.
Алатристе кивнул. Он мысленно расставлял предстоящие действия друг за другом по степени важности и, как военный человек, настраивался на успех, не забывая о вполне возможных опасностях. Одно из достоинств его странного ремесла заключалось в том, чтобы в подобных переделках действовать по старинным, намертво усвоенным правилам. Это избавляло от ненужных мыслей и облегчало дело. Пусть солдат живет как может, а не как хочет, любил повторять он.
– Надо бы и дона Бальтасара вытащить отсюда. Не в том он виде, чтобы самому о себе заботиться.
– Я займусь этим непременно, – пообещал Сааведра Фахардо. – А вы – своими людьми: тут вам и карты в руки.
Алатристе продолжал поглаживать усы и выстраивать мысли по ранжиру. День обещал быть очень долгим.
– Хорошо, – сказал он наконец. – Оповещу всех, чтобы до ночи никто с места не сходил. Ровно в двенадцать, если не поступит отмены, каждому сидеть в своей лодке. А кто не успел – пусть пеняет на себя.
При последних словах ему почудилось, что обычно постное лицо секретаря осветилось беглой улыбкой. И смотрел он на капитана так, словно в продолжение беседы открыл в нем нечто такое, о чем не подозревал. Так или иначе, он заметно успокоился. И это не может не радовать: сейчас как никогда нужна трезвая голова. А особенно – тем, кто рискует потерять ее.
