Зинаида Шишова - Приключения Каспера Берната в Польше и других странах
Вот знакомая дорога – Казимиж, Клепаж, а вот и харчевня «Под кабаньей головой», где он останавливался с купцом Куглером.
Пан Конопка поднял глаза к черно-синему, искрящемуся звездами морозному небу.
– Пан Езус, матка бозка! Святой Каспер! – произнес он, складывая руки на молитву. – Спасите и помилуйте моего мальчика, не дайте погибнуть христианской душе!
Глава тринадцатая
ТУЧИ НАД ЛИДЗБАРКОМ
Перед отъездом в Италию студент Каспер Бернат передал канонику Копернику свой дневник, который он вел с 1509 года.
Одно время в Лидзбарке Каспер стал было уже подумывать над тем, не следует ли ему уничтожить свои записи. Жизнь его ведь не изобилует интересными событиями, а излагать в дневнике жалобы на разлуку с любимой девушкой – на это способны только зеленые юнцы! К слову сказать, молодой студент подсчитал, что имя «Митта» в дневнике его встречается двадцать два раза.
Однако беседа с каноником Гизе заставила молодого человека изменить свое решение, и его заветная синяя тетрадка была, таким образом, спасена.
«Каждый человек на протяжении своей жизни становится свидетелем событий, всю важность которых ему сразу не дано уразуметь, – сказал отец Тидеман. – Какое счастье для всех нас, что и в старину и в наше время у людей различных возрастов, разных народов и верований вошло в привычку вести дневники и без разбора записывать все, что происходит с ними за день. Пройдут года, все малозначительное из этих записей отсеется, и перед любознательными потомками наглядно предстанет эпоха и великие люди этой эпохи, рядом с которыми жил или о которых только слыхал автор дневника».
После этого разговора Каспер, записывая поначалу в синюю тетрадку свои рассуждения и пересказывая различные происшествия, больше всего заботился о том, чтобы поменьше его мыслей могло со временем отсеяться.
Однако такая нарочитость была не в характере юноши, и, охладев было к своей тетрадке, он не притрагивался к ней свыше двух недель. Но нужно же было с кем-то делиться своими мыслями и чувствами, поэтому, снова взявшись за дневник, Каспер махнул рукой на любознательных потомков и по-прежнему бесхитростно стал заносить в заветную тетрадку все, что приходило ему в голову, перемежая воспоминания о Кракове жалобами на строгость профессора Ланге, излагая свои беседы с отцом Миколаем и даже помещая изредка вычисления углов звезд.
– Почему же ты не берешь дневник в Италию? – спросил Коперник, когда студент протянул ему тетрадь. – Ведь там, у Мадзини, тебе, возможно, выпадет счастье повстречаться с самыми интересными людьми нашего времени. Ты очень хорошо изложил мне соображения отца Тидемана. Разве не привлекает тебя возможность рассказать о своих великих современниках?
Как хотелось Касперу возразить, что за этим ему не пришлось бы ездить в Италию! Однако юноша считал несовместимым со своим достоинством восхвалять в лицо человека, от которого зависит его судьба.
Причины же, почему он решил не брать дневник, были довольно основательны.
– Вы, ваше преподобие, сказали: «Никому ни о чем ни слова», – пояснил юноша. Этой вашей заповеди я и стараюсь придерживаться при общении с людьми. Общаясь же со своим собственным дневником, я, возможно, и преступал кое в чем это правило, почему и прошу вас сохранить эту тетрадку от чужих глаз до моего возвращения. Если будет охота, ознакомьтесь с ее содержанием, помните, что от вас у меня тайн нет. Тешу только себя надеждой, что это случится, когда я буду далеко от Лидзбарка.
Надежде Каспера, возможно, не суждено было бы сбыться, если бы не привезенное паном Конопкой страшное известие о пленении юноши.
Так как Миколай Коперник умел уважать чужие тайны, то, бережно завернув тетрадь Каспера в платок, он спрятал ее и вот на протяжении полугода не подумал в нее заглянуть.
Сейчас же, лежа на своем суровом ложе, каноник с особой нежностью и болью припоминал все слова, поступки, промахи и удачи юного Каспера.
Распростившись с вечера с паном Конопкой, каноник не мог заснуть.
Забудется в легкой дрёме на две-три минуты и снова лежит с открытыми глазами, дожидаясь звона колокола, призывающего к ранней обедне. Ему слышно, как в комнате рядом тяжело вздыхает и ворочается на постели добрый друг Тидеман. Дверь, соединяющую их покои, они на ночь оставили открытой. В комнате темно и, чем ближе к утру, тем становится темнее, так как ветер нагоняет с севера снеговые тучи.
Под окном раздались голоса, скрип шагов, лязг отодвигаемых засовов. Это привратник выпустил пана Конопку.
До рассвета еще долго ждать…
Соскочив с постели, Коперник как был, босиком, в ночной одежде, прошел длинный коридор и нащупал дверь келейки, где помещались когда-то Каспер с паном Конопкой. Не зажигая огня, на ощупь же нашел он ящик стола, а в нем – завернутую в платок тетрадь.
Вернувшись в свою комнату, Коперник, стуча зубами от холода, снова натянул на себя плешивое волчье покрывало. Заслонив раскрытой толстой книгой огонек свечи, который все время задувало сквозным ветром, он с волнением начал перелистывать страницы, исписанные крупным детским, разборчивым почерком:
«21 января 1511 года. Митта, Митта, когда-нибудь мы с тобой будем вспоминать эти трудные дни…»
Отец Миколай поспешно перевернул страницу. Пусть Каспер и разрешил прочитать дневник, но у каноника было такое чувство, будто он сквозь дверную щель подглядывает за людьми, которые и не подозревают о соглядатайстве.
…Еще несколько страниц. И опять через строчку «Митта»… «Милая Митта»… «Любимая моя». Весь дневник полон воспоминаний о невесте или обращений к ней…
Однако нет… Вот на шестнадцатой странице с особой тщательностью выведено его имя: «Его преподобие отец Миколай Коперник».
С легкой краской смущения на щеках каноник прочитал:
«19 марта. Его преподобие отец Миколай Коперник смел, но не безрассуден. Вчера, когда маленький Ясь соскользнул с мокрого камня в воду, а я уже сбросил с себя одежду, чтобы кинуться за ним, отец Миколай остановил меня движением руки. Прищурившись, точно измеряя расстояние между камнями и берегом, он, сняв только сандалии, шагнул в мелкую воду и подхватил ребенка точно в тот момент, когда течением его отнесло поближе к нам. Это произошло так быстро, что Ясь даже не успел испугаться. Я разрешил себе напомнить отцу Миколаю случай, о котором так часто повествует Вуек: для спасения брата Миколай не рассуждая бросился за ним в волны Вислы. Я думал, что Учитель скажет что-нибудь о родственных чувствах, но он, улыбнувшись, ответил: „Я тогда не знал еще геометрии, а также не умел сопоставлять скорость ветра и течения воды“. Однако геометр сей, сбросив с себя меховой плащ, укутал им ребенка, а вернувшись в замок, сам искупал его в теплой воде…
