Михаил Шевердин - Набат. Книга первая: Паутина
— Он никого не трогал, — забормотала старушка Паризот. — На него на базаре вдруг накинулись маддахи, точно звери. «Бей сатану со звездой!» — орали. Чуть не убили, а милиционеры господина Нукрата вырвали из рук толпы и увели.
— Господина?.. Правильно, матушка… господина. И вы здесь давно?
— Я ему сразу все объяснила, — кивнула она на Амирджанова, — а он, ничего… он спокойный.
Она показала, как он пожимал плечами.
— Не лезь, старуха! — презрительно бросил, потемнев, Амирджанов.
— Ну что смотрите волком? — отрезал Гриневич. — Старуха права. Вас не так ругать надо. Пошли. Эх, нет здесь Пантелеймона Кондратьевича, быстро разобрались бы.
Был поздний вечер, когда Алексей Панфилович с Амирджановым вернулись в полк. И прав оказался Гриневич, когда назвал всю историю с Юнусом Нуритдиновым дьявольщиной. Назир и председатель ЧК. Рауф Нукрат принял их изысканно вежливо и любезно, и, несмотря на резко выраженное нежелание Гриневича тратить время на чаепитие, в кабинете мгновенно разостлали дастархан. Как подобает, чай разливал сам назир.
— Какой почтенный гость! Такой редкий гость! Мы знаем о прискорбном обстоятельстве, и никакое беспокойство не должно лечь на ваше, уважаемый начальник, сердце. О, наши слова полны искреннего доброжелательства, и мы готовы осуществить ваши желания, но мы взяли бы на себя чрезмерную смелость дать совет.
— Я слушаю. — Алексей Панфилович не мог изображать из себя сейчас дипломата и потому говорил точно рубил. Внутри у него все дрожало.
— Блестящие ваши заслуги перед Бухарской народной республикой, товарищ Гриневич, и мы отдаем вам должное, вершин проницательности достигли вы…
Впоследствии Алексей Панфилович рассказывал: «Ну явно он издевался надо мной, но что я мог поделать? Мне нужен был мой парень. И приходилось молчать, черт побери!»
— Ваша мудрость! Неужели ваша мудрость не подсказывает вам, что такой человек, как Юнус, не может способствовать уважению со стороны мусульман к Красной Армии, (О, мы любим и уважаем Красную Армию!) Но неужели вор, грабитель, насильник, такой, как этот Юнус, может, достоин служить в Красной Армии?
— Где Юнус?
— Разрешите, уважаемый товарищ Гриневич, мне завершить свою мысль. Вы бросились в пучину неудовольствия и сейчас не хотите даже выслушать вашего покорного слугу и раба. Наш народ бухарский вверил нам спокойствие и заботу о порядке, и мы в меру наших сил и…
— Где красноармеец Юнус?
— Основание власти — закон! И на основе закона он схвачен и находится в заключении. Наши следователи на основе закона свободы снимают показания с богохульника, насильника, вора, и когда…
— Где красноармеец Юнус?
— Не откажите, прежде чем мы продолжим доставляющую наслаждение уму и сердцу нашу содержательную беседу, отведать этой похлебки… Ибо наступил час, когда бренный наш организм нуждается в приеме пищи…
Вновь и вновь Гриневич невежливо повторял свой вопрос. И все так же невозмутимо, поджимая елейно губы и рыская по сторонам глазами, назир уводил разговор в сторону. С иронической усмешечкой на своих тонких бескровных губах он дал понять, что Юнуса он не отдаст. И Алексею Панфиловичу стало ясно, что самоуверенность назира проистекает из чувства полнейшей безнаказанности. Но разве всего несколько дней назад посмел бы назир вести себя так по отношению к командиру Красной Армии. Разве решился бы он держать красноармейца под арестом, не согласовав этот вопрос с командованием, разве посмел бы столь бесцеремонно отказать в просьбе командиру полка?
И тогда возникла мысль, простая и в то же время очень тревожная. Значит, что-то произошло за самое последнее время, значит, «они» почувствовали под ногами твердую почву, значит, «им» наплевать и на народ, которого «они» так боятся, и на Красную Армию, которую «они» до сих пор боялись. Значит, появилась какая-то третья сила. И не надо было особенно долго перебирать в памяти события и обстоятельства, чтобы все понять.
Перед мысленным взглядом Гриневича пронеслись последние дни: приезд Энвербея, возня врагов, явных и тайных, торжественная, почти триумфальная встреча, восторги, преклонение, шум по поводу появления в Бухаре зятя халифа и вице-генералиссимуса турецкой армии, нарочитое подчеркивание в речах руководителей республики, якобы из вежливости, всех пышных титулов, прошлых и настоящих, Энвербея, превращение в героя и освободителя Востока этого более чем сомнительного политика, виновника катастрофы Турции, неудачного полководца, приведшего турецкую армию к многократным поражениям, организатора истребления миллионов армян, инициатора кровавой интервенции в Грузии и Армении в 1918 году… Пышные приемы в домах бывших джадидов… Провозглашение «хутбы» с мимбаров мечети… Официальное заседание правительства, на котором с речью выступил Энвербей.
Конечно, Гриневича не обманула эта речь, в которой зять халифа, еще недавно возглавлявший священную войну против неверных, призывал к перерастанию бухарской буржуазно-демократической революции в социалистическую. В голосе Энвера звучали издевательские нотки, когда он говорил, что Бухаре, благородной и священной, надо встать «на этот самый, социалистический, так сказать, путь развития». К тому же нет такой тайны, которая бы не стала явью, и Гриневичу стало известно, что в ту же ночь Энвербей встретился с отдельными членами бухарского правительства и начал с ними переговоры, явно недружественные по отношению к советской власти.
Одно смущало Гриневича. Правительство Туркестанской республики считало желательным поддержать Энвербея. Положение осложнялось с каждым днем, с каждым часом. Штаб Туркфронта молчал.
Итак, все дело в Энвере! Иначе этот хитроумный интриган, сидящий перед ним, не посмел бы вести себя столь прямо и смело. И, не слушая сладчайших разглагольствований о пользе отечеству, высоких принципах, доблести командиров, Гриневич поставил вопрос решительно, в лоб:
— Командование дивизии требует выдать нам немедленно, сейчас же красноармейца Юнуса Нуритдинова. Товарищ Амирджанов, вручите назиру отношение.
Приторная улыбка сразу же слетела с лица Рауфа Нукрата. Он растянул губы, зыркнул глазами куда-то в сторону и, не взяв протянутый лист бумаги, сказал:
— Прошу передать в канцелярию под расписку.
— Возьмите и прочитайте письмо! — в голосе Алексея Панфиловича зазвучали решительные нотки.
— Мы не вправе принимать письма… от… от частных лиц…
Сколько нужно было выдержки, чтобы сдержать себя! Гриневич твердо сказал:
— Я получу Юнуса, иначе…
