Вальтер Скотт - Уэверли, или шестьдесят лет назад
Случилось так (событие не слишком необычное), что министры в ту пору раскололись на два лагеря. Более слабая партия, возмещая свое действительное ничтожество самыми ожесточенными интригами, приобрела за последнее время несколько новых сторонников, а с ними и надежду занять в расположении монарха места своих соперников и пересилить их в палате общин. Среди прочих лиц они сочли стоящим делом переманить на свою сторону и Ричарда Уэверли. Этот почтенный джентльмен своим важным и таинственным видом, вниманием к формальной стороне скорее, нежели к существу всякого дела, а также легкостью, с которой он мог произносить скучнейшие речи, состоящие из всем известных истин и общих мест, пересыпанных множеством технических терминов, мешавших увидеть полнейшее ничтожество его мыслей, добился определенного имени и уважения в общественных кругах и даже слыл у многих глубоким политиком. Его считали не блестящим оратором, талант которого весь уходит на фейерверк риторических фигур и блесток остроумия, а человеком с серьезными деловыми качествами, с той добротностью, которой добиваются наши дамы при выборе шелка на будничное платье и очевидно присущей материалу, не имеющему празднично-броского вида.
Этот взгляд был настолько распространен, что помянутая мятежная группа кабинета, выяснив взгляды мистера Ричарда Уэверли, осталась настолько довольна его образом мыслей и талантами, что предложила ему в случае министерского переворота видное место при новом порядке вещей, правда не в самых первых рядах, но все же несравненно большее как по окладу, так и по сфере влияния, чем то, которое он занимал. Устоять против этого искушения не было никакой возможности, несмотря на то, что главной мишенью атаки новых союзников должен был стать как раз тот Великий Муж, чьему покровительству он был обязан своим положением и знамени которого он до сих пор был верен. К сожалению, эти честолюбивые мечты погибли еще в зародыше из-за какого-то опрометчивого шага. Все замешанные в этом деле официальные лица, не решавшиеся подать в отставку, получили извещение, что король не нуждается более в их услугах, а в отношении Ричарда Уэверли, которого министр считал повинным еще и в неблагодарности, отстранение было произведено в очень обидной форме, и с ним даже обошлись как с человеком, ничего, кроме презрения, не заслуживающим. Общество, да и та группа, вместе с которой он пал, не выказали особого сочувствия к этому себялюбивому и корыстному государственному мужу, когда все надежды его рухнули, и он отправился к себе в деревню с приятным сознанием, что он разом потерял и доброе имя, и уважение, и то, что для него было по меньшей мере столь же чувствительно, — жалованье.
Письмо, которое Ричард Уэверли направил по этому случаю сыну, было своего рода шедевром. Судьба его была горше судьбы самого Аристида note 258. Несправедливый монарх и неблагодарное отечество — эти слова, как припев, оканчивали каждый округленный период. Говорил он и о долгой службе и о невознагражденных жертвах, хотя первая с лихвой была оплачена его жалованьем, и никто не мог бы догадаться, в чем заключались последние, если только не понимать под ними то, что он не по убеждению, а из корысти отрекся от торийских принципов своей семьи.
Под конец письма он настолько взвинтил себя собственным красноречием, что грозил даже местью своим врагам, правда в достаточно туманных и робких выражениях, и изъявлял желание, чтобы сын из протеста против нанесенных отцу оскорблений немедленно по получении письма подал прошение об отставке. Таково, добавлял он, было и желание сэра Эверарда, который своевременно сам поставит об этом в известность племянника.
Эдуард, естественно, поспешил после этого распечатать письмо своего дяди. Как только мягкосердечный сэр Эверард узнал об опале брата, он сразу же вычеркнул из памяти их ссору и, не будучи в состоянии узнать в своей глуши, что немилость, постигшая Ричарда, была лишь заслуженным, равно как и естественным возмездием за его неудачные интриги, добрый, но легковерный баронет воспринял ее как новый и чудовищный пример несправедливости существующего правительства. Правда, писал он, и это он не имеет права скрыть даже от Эдуарда, не пойди его отец на службу новой власти, он никогда не претерпел бы того унижения, которое впервые приходится испытать представителю их рода. Сэр Эверард не сомневался, что его брат теперь видит и понимает, какую огромную ошибку он совершил, и его, сэра Эверарда, обязанность — позаботиться о том, чтобы к его огорчениям не примешивались материальные соображения. Достаточно было для представителя рода Уэверли потерпеть моральный ущерб; ущерб материальный мог быть легко возмещен старшим в роде. Но, по мнению мистера Ричарда Уэверли, так же как и по его собственному мнению, Эдуард как представитель дома Уэверли-Онора не должен был больше оставаться в положении, в котором рисковал подвергнуться такому же бесчестию, как и его отец. Он просил поэтому племянника воспользоваться первым же удобным случаем, чтобы направить в военное министерство прошение об отставке, и намекал, что не следует при этом соблюдать особых церемоний, поскольку и с его отцом обошлись достаточно бесцеремонно. Письмо заключалось множеством приветствий барону Брэдуордину.
Послание тетки Рэчел было составлено в еще более определенных выражениях. Опалу своего брата Ричарда она считала справедливой карой за измену законному, хоть и изгнанному государю и за принесение присяги чужеземцу — уступка, на которую не пошел ее дед, сэр Найджел Уэверли, не признавший ни парламента Круглоголовых, ни Кромвеля note 259, несмотря на то, что этим он ставил под величайшую угрозу как свою жизнь, так и имущество. Она надеялась, что ее дорогой Эдуард пойдет по стопам своих предков и наискорейшим образом скинет с себя символ рабского подчинения династии узурпаторов, а в том, что с его отцом поступили так несправедливо, усмотрит некий знак свыше, что всякое уклонение со стези преданности законному монарху неизбежно приводит к возмездию. Она заканчивала просьбой передать ее почтение мистеру Брэдуордину и сообщить, достигла ли его дочь мисс Роза возраста, когда ей можно будет носить пару очень красивых сережек, которую она собиралась переслать ей в знак своей привязанности. Милейшая старушка также желала узнать, по-прежнему ли мистер Брэдуордин нюхает так много шотландского табаку и так же ли он неутомимо танцует, как тридцать лет назад, когда он был в последний раз в Уэверли-Оноре.
Эти письма, как легко можно себе представить, вызвали сильнейшее негодование Уэверли. Хаотический характер его обучения не дал ему возможности выработать какие-либо твердые политические взгляды, и он ничего не мог бы противопоставить вспышкам гнева, который разгорался в нем при мысли о мнимой несправедливости по отношению к его отцу. Об истинной причине его опалы Эдуард не имел ни малейшего представления. По всему своему жизненному укладу он был далек от каких-либо стремлений разобраться в современной ему политической жизни и замечать интриги, которыми так деятельно был занят его отец. Собственно говоря, представление, которое он случайно составил себе о политических партиях того времени, из-за характера общества, в котором он вращался в Уэверли-Оноре, было скорее неблагоприятно для существующего правительства и династии. Он поэтому без колебаний разделил чувство обиды тех своих родных, которые более всего имели право предписывать ему определенное поведение, и тем охотнее, добавим, что припомнил гарнизонную скуку и то далеко не блестящее положение, которое он занял среди офицеров своего полка. Если бы у него существовали какие-либо колебания на этот счет, они были бы устранены следующим письмом его командира, которое, ввиду его краткости, будет приведено дословно:
