Александр Дюма - Асканио
Паголо. Хоть бы маэстро Бенвенуто опостылел Скоццоне!
Мармань. Хоть бы мне удалось застигнуть Челлини врасплох!
Госпожа д'Этамп. Хоть бы Асканио понял, как я люблю его!
Коломба. Хоть бы на минутку увидеться с ним и оправдаться!
Асканио. Хоть бы она оправдалась!
Бенвенуто. Хоть бы найти в себе силы и поведать Асканио о своих муках!
Все хором. Увы! Увы! Увы!
Глава пятнадцатая
О том, как радость оборачивается горем
Всем этим желаниям, выраженным с такой горячностью, суждено было осуществиться до конца недели. Однако после исполнения желаний те, кто его домогались, стали еще несчастнее, еще печальнее. Таков закон: радость содержит зародыш горести.
Итак, Жервеза уже не смеялась над Жаком Обри. Если читатель помнит, об этой перемене горячо молил школяр. Действительно, Жак Обри нашел талисман, который покорил сердце легкомысленной девушки. Талисманом оказался прелестный золотой перстенек работы самого Бенвенуто, изображающий две руки, соединенные в пожатии.
Следует сказать, что после боя за Нельский замок Жак Обри проникся живейшей симпатией к флорентийскому ваятелю, восхищаясь его чистосердечием и неиссякаемой энергией. И — неслыханная вещь! — он не прерывал Бенвенуто, когда тот говорил. Он смотрел на ваятеля и слушал его с уважением, чего никак не могли добиться от Обри наставники. Он восторгался творениями Челлини и хоть не был крупным знатоком, зато говорил искренне и горячо. А Челлини понравились прямодушие, отвага и веселый нрав Жака. Играя в мяч, школяр мог осушить не одну чарку вина и помериться силами с любым собутыльником. Словом, он и Бенвенуто стали закадычными друзьями, и ваятель — а он был великодушен, ибо знал, что богатство его неисчерпаемо, — однажды заставил Жака принять в подарок перстенек, сделанный столь искусно, что соблазнил бы Еву, если бы вместо яблока83 был этот перстенек, внес бы раздор в свадебное торжество Фетиды и Пелея.84
Перстенек перешел из рук Жака Обри в ручки Жервезы, и Жервеза перестала насмехаться над школяром, и он понадеялся, что она отныне принадлежит ему.
И желание Скоццоне исполнилось: она разожгла в сердце Бенвенуто искру ревности. Вот как это случилось.
Однажды вечером, когда ей опять не удалось, как она ни кокетничала, как ни ластилась, привлечь к себе внимание маэстро Бенвенуто, хранившего бесстрастный и серьезный вид, она тоже напустила на себя важность и сказала:
— Бенвенуто, вы как будто и не думаете о своих обязательствах по отношению ко мне!
— О каких это обязательствах, милая крошка? — спросил Бенвенуто, глядя в потолок, словно он искал там объяснения ее попреков.
— Да ведь вы сто раз обещали на мне жениться!
— Что-то не помню, — отвечал он.
— Не помните?
— Нет. Впрочем, я, кажется, сказал тебе: «Там будет видно».
— Так что же, вы все еще ничего не увидели?
— Увидел.
— Что же вы увидели?
— Что я еще слишком молод, и мне не подходит роль мужа, Скоццоне. К этому разговору мы еще вернемся.
— А я, сударь, не такая уж дурочка и не могу больше довольствоваться расплывчатым обещанием да ждать вас целую вечность!
— Поступай как знаешь, крошка. И, если спешишь, ищи счастья.
— Понимаю! — с живостью воскликнула Скоццоне и залилась слезами. — Вы слишком прославлены и не желаете, чтобы ваше имя носило ничтожество — девушка, отдавшая вам свою душу, свою жизнь! А ведь она готова претерпеть любые муки ради вас, она дышит только вами, любит только вас одного…
— Знаю, Скоццоне, и уверяю тебя — я бесконечно благодарен тебе!
— Она привязана к вам всей душой, внесла радость в вашу одинокую жизнь и никогда не заглядывалась на блестящие кавалькады стрелков и герольдов, не слушала нежных признаний, а их было немало даже здесь…
— Даже здесь? — прервал ее Бенвенуто.
— Да, здесь! Даже здесь, слышите?
— Скоццоне, — воскликнул Бенвенуто, — неужто это кто-нибудь из моих подмастерьев?..
— И вздыхатель женился бы на мне, если б я захотела, — продолжала Скоццоне, вообразившая, что Челлини разгневался в приливе нежных чувств к ней.
— Скоццоне, отвечай: кто этот негодяй?.. Надеюсь, не Асканио?
— Ведь он сто раз твердил мне: «Катерина, учитель вас обманывает, никогда он на вас не женится, хоть вы так добры и так хороши собой, — он слишком заважничал. О, если б он любил вас, как люблю я, или если б вы любили меня, как любите его!»
— Имя, имя предателя! — крикнул в ярости Бенвенуто.
— Но только я не слушала его, — говорила обрадованная Скоццоне. — Напротив, зря он расточал свои медовые речи. Я даже пригрозила все рассказать вам, если он будет продолжать. Я любила только вас, была слепа, и вздыхатель ничего не добился — его сладкие речи и умильные взгляды ни к чему не привели. Пожалуйста, прикидывайтесь, будто вам все, как всегда, безразлично, будто вы мне не верите! А ведь все это чистая правда!
— Не верю тебе, Скоццоне, — проговорил Бенвенуто, поняв, что все выведает, если заговорит по-иному.
— Как, вы мне не верите?! — воскликнула озадаченная Скоццоне.
— Не верю.
— Да не воображаете ли вы, что я лгу?
— Думаю, что заблуждаешься.
— Так, значит, по-вашему, в меня уж и влюбиться нельзя?
— Я этого не говорил.
— Значит, подумали?
Бенвенуто усмехнулся, ибо увидел, как можно заставить Катерину развязать язычок.
— Однако ж он любит меня, и это сущая правда, — продолжала Скоццоне.
Бенвенуто снова с сомнением пожал плечами.
— Да как еще любит! Не по-вашему — вам никогда так не полюбить, зарубите себе это на носу, сударь!
Бенвенуто расхохотался:
— Любопытно бы узнать, кто этот прекрасный Медор!
— Его имя вовсе не Медор, — ответила Катерина.
— А как же? Амадис?
— Нет, и не Амадис. Его зовут…
— Галаор?85
— Паголо его зовут, раз уж вам так хочется знать!
— А-а… так это сам господин Паголо! — пробормотал Челлини.
— Да, сам господин Паголо, — подтвердила Скоццоне, задетая презрительным тоном Челлини. — Славный малый, из хорошей семьи, добропорядочный, тихий, верующий и будет примерным мужем.
— Ты в этом уверена, Скоццоне?
— Да, уверена.
— И ты не подавала ему надежды?
— Даже слушать его слов не хотела. О, как я была глупа! Но уж теперь-то…
