Жизнь в средневековой деревне - Фрэнсис Гис
Эпоха ушла, но не была полностью забыта. Спустя сто лет после восстания 1381 года на некоторых дворян (например, на Пастонов из Норфолка) все еще смотрели косо, вспоминая о том, что их род происходит от крепостных. В английском языке слово «villein», существующее в слегка измененной форме, до сих пор имеет уничижительное значение, а его синонимы «boor» (мужлан) и «churl» (деревенщина), употребляемые преимущественно как эпитеты, указывают на плохие манеры.
В XV веке вернулось процветание. Рост был неравномерным, неустойчивым, не раз замедлялся и сменялся падением – но все же Европа и ее деревни начали восстанавливаться. Депопуляция вызвала увеличение размера наделов, сокращение площади пашни привело к расширению пастбищ и стимулировало рост поголовья скота, навоза стало больше, отчего, вероятно, повысились урожаи. Состоятельные горожане заключали с освободившимися крестьянами договоры о разделе собранного зерна. «Сельской экономикой отныне заправляли крестьяне, за которыми стояли деньги горожан», – указывает Жорж Дюби631.
Шло масштабное строительство. Крестьянские дома теперь возводились на каменном основании, с более прочным каркасом; во многих появились дополнительные комнаты или даже второй этаж с камином и дымоходом. Расширялись и господские дома. Приходские церкви перестраивались в новом, перпендикулярном стиле: вертикальные линии подчеркивались ажурной работой и нервюрами. Элтонская церковь сильно изменилась: появилась большая квадратная башня, боковые приделы были удлинены с обеих сторон, над нефом были устроены окна, дававшие свет, с юга добавилось еще одно крыльцо632.
Процветание, однако, пришло не во все деревни, а некоторые и вовсе исчезли в эту эпоху. Около 1450 года, когда Англия в целом перешла к животноводству, в отдельных деревнях – примером может служить Уоррем-Перси – поля, на которых веками росли злаки, превратились в пастбища для овец. Особенно уязвимыми были небольшие и не слишком процветающие поселения, а также те, где было мало свободных арендаторов, – выселить последних было гораздо труднее, чем вилланов. Под угрозой оказались и те деревни, чьи сеньоры, будь то старые феодалы или недавно разбогатевшие толстосумы, имели связи с торговцами шерстью либо расчетливо приобретали новые земли633. В местах, где шло огораживание, семьи собирали пожитки и покидали деревню, погоняя своих животных. Хижины из глины и соломы рушились, канавы, обозначавшие границы владений, оплывали, заборы падали, дорожки и тропинки, протоптанные людьми и животными, исчезали среди бурьяна. Господский дом часто сохранялся, и в бывших комнатах бейлифа ночевали пастухи.
На картах, отображающих эти два явления, видна четкая взаимосвязь между полосой, где практиковалось земледелие «открытой равнины», и местонахождением заброшенных деревень. Еще одну взаимосвязь можно выявить, сравнив эти две карты с третьей, где показаны огораживания XV и XVI веков634. «В течение полутора веков после ухода „черной смерти“ каждая десятая деревня в Англии исчезла с лица земли», – говорит один историк, пожалуй несколько преувеличивая635. К 1600 году более тридцати деревень в Хантингдоншире обезлюдели; в одних местах остались руины церкви, в других – все еще различимые контуры усадьбы, в третьих – лишь следы борозд, видные с воздуха636.
Старому сословию землевладельцев неожиданно был нанесен сокрушительный удар – в 1536 году Генрих VIII издал свой знаменитый указ о роспуске монастырей. Король, враждовавший с Церковью из-за своих разводов и, как многие монархи, нуждавшийся в деньгах, жестоко расправился со всеми крупными монастырями и присвоил их владения, которые затем продал, получив прибыль в полтора миллиона фунтов. Закрыли в числе прочих и аббатство Рэмси. Хантингдонширский летописец Эдмунд Гибсон замечает: «Большая часть земель в графстве принадлежала аббатству… там обосновалось много новых покупателей»637. То были предприниматели, торопившиеся зарабатывать деньги, и неудивительно, что многие из них быстро разглядели перспективы овцеводства.
Огораживания происходили и на континенте, но не в таких масштабах, как в Англии, где многочисленные, но небольшие очаги сопротивления не могли остановить наступления овец: как говорили тогда, теперь овцы пожирают людей, а не наоборот. Результатом процесса стали «много споров, большое число памфлетов, ряд правительственных расследований, несколько парламентских постановлений, не возымевших действия, и восстание в Мидлендсе в 1607 году», – подытоживает Алан Бейкер638. И все же многие старые деревни сохранились, а некоторые даже сделались более населенными и обрели новый облик: ремесленники стали покидать города, отчасти из-за внутрицехового регулирования, и занялись выделкой и окраской тканей, дублением кож и т. д. на селе, где отныне дышалось свободнее, чем в городе. Некоторые деревни выросли в промышленные центры. Одна из них, Бирмингем, на протяжении XVI века превратилась в бурно растущий город с полуторатысячным населением, где производили в основном кожу и ткани639.
В выращивании зерновых культур были достигнуты запоздалые успехи. На протяжении XVII века урожайность повышалась, хотя и медленно; в Англии она составила в среднем семикратный прирост640. Угроза голода почти окончательно отошла в прошлое. «Нельзя говорить, что голод… был вездесущей угрозой для бедняков при Стюартах», – утверждает Питер Лэслетт641.
В 1610 году херефордширский крестьянин Роуленд Воган решил проблему недостаточной площади лугов и нехватки сена, досаждавшую средневековым феодалам и крестьянам: он разработал новый метод орошения642. Это и другие усовершенствования агротехники позволили удовлетворять потребности в английской продукции как самой Британии, так и стран Европейского континента и английских колоний. Рынок создавал новые возможности для амбициозных, трудолюбивых, знающих и удачливых, но одновременно расширял пропасть между богатыми и бедными селянами. Центральное место в экономике заняли индивидуальные предприниматели: те, кто обладал средствами, пользовался земельным рынком для покупки новых участков и округления своих владений, в результате чего образовывались компактные наделы, которые можно было обносить заборами или изгородями и выводить из-под общинного регулирования. На другом конце социальной лестницы увеличилось число безземельных работников. Несмотря на перемены, кое-где сохранялась старая система «открытых полей» с совместной вспашкой, общим выпасом скота и деревенскими постановлениями. В 1545 году судебный сход в Ньютон-Лонгвилле (Бакингемшир) решил, «что никто не должен пасти свою скотину на засеянных полях, разве что на собственных землях, начиная с ближайшего праздника Пятидесятницы до тех пор, пока рожь и пшеница не будут убраны, под угрозой штрафа в четыре пенса…»643. Но будущее отныне принадлежало землевладельцам-одиночкам. «Разрушение системы общих полей, снижение эффективности органов самоуправления деревней и появление обособленной группы богатых арендаторов [означали] торжество индивидуализма над интересами общины», – замечает Кристофер Дайер644.
В числе последних хранителей старой общинной традиции были колонисты, поселившиеся в Новой Англии. Прибывая туда, они основывали деревни с церковным двором и общим лугом (но без
