Черный Союз - Алексей Птица
Разумеется, ответ из Эфиопии пришёл положительный. Впрочем, я в этом не сомневался! Просто следовало обыграть всё так, словно я не имею никакого отношения к решению правительства. Скорее всего, за мной всё же велось наблюдение. И я не исключал, что в этом замешан кто-то из сотрудников посольства. Интересно, кто же это отважился напасть на меня с целью захвата? Непонятно. Как и конечная цель этого нападения тоже покрыта мраком, а спросить я не успел. Да и наверняка они ничего не знали. Зачем посвящать обычных исполнителей в суть вопроса? Узнать, какой организации принадлежали эти люди, можно, но времени уже нет: уезжать пора.
На следующий день я позвонил в контору. Трубку снял Гроссман. Хм, а я-то пребывал в полной уверенности, что больше его не услышу. Но нет, он был свеж и, судя по голосу, почти бодр.
— Правительство Эфиопии подтвердило все наши договорённости.
— Отлично, тогда и все наши предложения остаются в силе.
— Деньги за ваши услуги поступят на счёт уже сегодня.
— Как только это произойдёт, вам всё передадут.
— Я жду до вечера, — проговорил я и отключился.
Около шестнадцати часов к посольству подъехал старый грузовичок с будкой. Из него вылезли трое, среди которых я с удивлением обнаружил и бывшего генерала Штрелеца. Он стали доставать небольшие коробки и заносить их в посольство. Мне же позвонили сотрудники пропускного пункта:
— Говорят, вам тут документы привезли. Принимать?
— Да, я их давно жду.
Совместными усилиями мы проверили все ящики и отправили их на хранение в мой кабинет. Мне ещё предстояло ознакомиться с ними досконально, но это потом. Я расплатился с грузчиками и пригласил Штрелеца в комнату для переговоров. Изобразив знаками, что нас могут прослушивать, я нёс всякую чушь про старые и никому ненужные бумаги и одновременно писал на бумажке насущные вопросы.
Переписка длилась минут пять, после чего я смял листок и сжёг его в пепельнице. Пришлось для правдоподобия даже раскурить сигарету, оставив её тлеть в пепельнице. После этого я отвёл Штрелеца к выходу, тихо спросив его в коридоре:
— Когда ждать ваших людей?
— Аппаратуру вы получили: она в трёх синих ящиках. Её, правда, немного, но вам вполне хватит и этого. Люди подъедут к вам в Москву 15 июля, остановятся в гостинице на краю города и позвонят вам в посольство.
— Хорошо, вот телефон, по которому они смогут меня найти, — я сунул ему бумажку с заранее написанным номером. — Я буду ждать. В Эфиопии тоже готовы принять новых переселенцев. Так что: вперёд, на покорение Чёрного континента! И он одарит вас не только болезнями, укусами ядовитых насекомых и невыносимым климатом, но и откроит новые цели и придаст смысл жизни. А заодно и обеспечит деньгами, чтобы воплотить эти цели в жизнь и дать удовлетворение чувствам и уму.
— Гм, — хмыкнул генерал Фриц Штрелец, не зная, как отреагировать на эту новость. Да и что тут скажешь? — Спасибо, восточные немцы этого никогда не забудут.
— Главное, чтобы они это хотя бы вспоминали! — грустно усмехнувшись, вспомнил я известную поговорку про то, что Родина тебя не забудет, но и не вспомнит.
— Немцы никогда и ничего не забывают, герр Баста.
— А забудут, так я напомню. Спасибо за совместные дела и помощь, — я протянул руку, и Штрелец крепко её пожал.
При этом он пристально смотрел мне прямо в глаза, словно хотел что-то там прочесть. Встретив точно такой же прямой взгляд, Фриц удовлетворённо выдохнул.
— Я надеюсь, у нас всё получится.
— Я тоже, герр Штрелец, я тоже.
Отпустив мою руку, он ушёл, оставив меня наедине с сотнями папок с секретными и совершенно секретными документами. Правда, для меня все они были не ниже грифа «особой важности» и «после прочтения забыть». Так, посмотрим, что они тут раздобыли… Разобрав папки примерно по годам и фамилиям, я сразу же отсеял дела, касающиеся последних событий, связанных с продажей оружия и взятками. И погрузился в чтение. Текст на немецком читал я медленно, потому как плохо его знал. Однако повышенная скорость тут и не требовалась, иначе многие любопытные детали могли ускользнуть от моего внимания.
Было тут много чего интересного и про Шеварднадзе, и про Горбачёва, и про Ельцина. В основном стенограммы переговоров, которые не попали в протоколы по цензурным соображениям, аудиозаписи телефонных переговоров и устных высказываний. Естественно, к кассетам прилагался и портативный магнитофон японской фирмы. А вот времени, чтобы прослушать весь материал у меня не было: пора лететь в Москву.
И это только нищему собраться — лишь подпоясаться! Мне же предстояло решить: какими окольными путями добираться до Москвы и как поступить с теми сокровищами, что так неожиданно на меня свалились? Их ведь однозначно надо вывозить. А ещё, Люба беременна, но брать её с собой нельзя. Придётся ей здесь рожать, а потом выезжать в Эфиопию. Но не сейчас и не сразу, и вообще, ей лучше не светиться, это может быть опасно.
Предстоял непростой разговор с Любой. Чем-то моя жизнь стала напоминать жизнь пресловутого Штирлица. А Люба всё больше и больше походила на радистку Кэт.
— Люба, — начал я непростой разговор после того, как приехал к ней. — Мне придётся снова исчезнуть и исчезнуть надолго. Моя страна ведёт войну, а я занимаю в ней довольно высокий пост. Я уезжаю пока в СССР, а оттуда в Эфиопию и ещё, возможно, куда-нибудь. Вызывай маму к себе, тебе помогут её перетянуть сюда. Деньги у тебя для этого есть. Родишь, оставайся здесь, пока я не появлюсь и не заберу тебя, либо не дам знать, что пора ехать. Думаю, что это случится, когда нашему ребёнку будет уже годик.
— Я хочу быть рядом с тобой, Иван!
— Я тоже хочу, но рядом со мной опасно, не буду скрывать, тебя могут и убить, и взять в заложники. Так получилось, что чем дальше, тем становится страшнее. Я могу сделать так, что ты сможешь остаться здесь и тебя не найдут, но для этого нам нужно порвать все связи и не общаться даже телеграммами или письмами.
— Я так не смогу, Ваня, — тихо сказала Люба и залилась слезами.
— Я понял, ладно, будем решать по-другому. Тебе рожать через пару месяцев, — глянул я на огромный уже живот супруги, которая явно ждала двойню. — Ладно, разберёмся. Держись и помни, что я всегда с тобою рядом.
Положив широкую ладонь на белый живот супруги, я крепко поцеловал её, и ещё, и ещё раз. С трудом оторвавшись от её пухлых губ и чувствуя на губах солёный привкус её слёз, я ушёл. На душе было очень гадко, и я чувствовал себя последней сволочью. Да, наверное, им и являлся. Ни семьи
