Альберто Васкес-Фигероа - Сьенфуэгос
— Потому что я уже пытался, и он не послушал. Он уверен в своей победе.
— Победе? Что он выиграет от смерти тридцати человек?
В этом вопросе была неоспоримая логика, и это придало молодому канарцу решимости в тот же вечер отправиться к пещере мятежников, чтобы откровенно поговорить с рулевым, которого он застал за оживленной партией в карты.
— Ну надо же! — воскликнул Кошак преувеличенно радостным тоном. — Посмотрите, кто пришел! Наш чудо-мальчик! Хочешь к нам присоединиться?
— Нет, — ответил рыжий, присев на камень. — Ты сам прекрасно знаешь, что я в эти дела не влезаю. Но хочу попробовать тебе объяснить, что таким путем мы все окажемся в брюхе у акул. Именно так с нами хотят поступить, как я слышал — бросить со скалы и посмотреть, как нас разорвут на кусочки.
— Кто? — засмеялся Кошак. — Дикари? Да ладно тебе, Гуанче, не будь дураком! Как только я выстрелю из пушки, они помчатся в горы, только пятки будут сверкать.
— Уверен? — ответил канарец, обращаясь больше к остальным, чем к собеседнику. — Ты знаешь, сколько скоро прибудет воинов? Так вот, я тебе скажу: две тысячи. Сам Каноабо идет сюда вместе с двумя тысячами людей, вооруженных луками, копьями и каменными топорами! Ты и впрямь думаешь, что сможешь с ними разделаться?
— Это смешно! — возмутился Кошак, хотя цифра его явно потрясла, как и остальных, неожиданно переменившихся в лице. — Откуда взялись эти цифры?
— От Синалинги.
— Ни один дикарь не умеет считать больше, чем до десяти.
— Если хочешь, я покажу, сколько раз она стукнула рукой по земле, чтобы показать число воинов у Каноабо.
Рулевой обвел взглядом печальные лица и в конце концов просто пожал плечами.
— Если так, то они покончат с нами в любом случае — будем ли мы вместе или разделимся, — и он сделал многозначительную паузу. — Лично я предпочитаю умереть свободным, а не рабом какого-то придурка. А вы?
Последовал вялый ответ его приспешников, и далеко не единодушный, как он рассчитывал. Кошак слегка нахмурился.
— Ну ладно! — признал он. — Допустим, ты прав: две тысячи индейцев даже для нас слишком много, и у нас больше шансов с ними разделаться, если мы будем едины. Но что предлагает этот бесполезный дон Диего?
— Полагаю, тебе следовало бы обсудить это с ним.
— Ну вот еще! Стану я тратить время на всяких недоумков!
— Прошу тебя!
— Сказал же — нет! — сухо ответил Кошак. — Иди к нему и передай, что он знает мои условия: если он сдаст мне командование, я гарантирую, что уже завтра утром дикари пожалеют, что родились на свет, — он скрестил пальцы и звучно их поцеловал, как было у него заведено. — Клянусь!
— Ты же знаешь, что он не согласится, — канарец помолчал. — А ты подумал, что будет, когда вернется адмирал? Скорее всего, он вздернет тебя на верхушке мачты.
— Ты лучше позаботься о собственной шее, а я позабочусь о своей, — Кошак довольно улыбнулся и бросил карты на грубо сколоченный стол, за которым сидел. — Предлагаю тебе сделку. Давай сыграем. Если выиграешь ты, я встречусь с этим кретином и постараюсь вести себя разумно... Если выиграю я, ты продашь мне душу, так сказать, то есть присоединишься ко мне и не станешь оспаривать мои приказы. Идет?
— У тебя преимущество — ты ведь знаешь, что я всегда проигрываю.
— Потому и предлагаю, придурок! А ты что, дураком меня считаешь? — он демонстративно перетасовал карты и подмигнул своим товарищам, к которым начало возвращаться присутствие духа. — Давай! Не стой из себя недотрогу. Когда-нибудь удача повернется к тебе лицом.
— Сомневаюсь, что сегодня... И кто гарантирует, что ты выполнишь обещание? Ты никогда не действовал разумно.
— А кто гарантирует мне, что ты выполнишь свое, если проиграешь? Только слово человека чести, в этой гнусной дыре у нас ничего больше не осталось, — он широко улыбнулся. — Я верю твоему слову. Почему бы тебе не поверить моему? — он положил колоду на стол и показал на нее. — На старшую карту?
Канарец снова заколебался, но игра, без сомнения, его по-прежнему завораживала, к тому же его искушала возможность добиться согласия между двумя враждующими группировками. Он оглядел всех собравшихся, а те, в свою очередь, не сводили глаз с него, насмешливо улыбаясь. Наконец, Сьенфуэгос кивнул.
— Согласен, — сказал он. — Выигрывает старшая карта. Кто первым откроет?
— А почему бы не одновременно?
— И правда.
Так они и поступили, карты одновременно упали на стол, и в тот же миг раздались два выкрика:
— Дама!
— Десятка!
16
Ингрид открыла глаза и почувствовала, что рядом кто-то есть.
Было темно, стояла ночь, и шум дождя заглушал все прочие звуки. От мокрой земли исходил сильный запах, перебивающий все остальные, но всё же она почуяла острый запах пота — кто-то находился совсем близко.
Она испугалась, но постаралась взять себя в руки и притворилась спящей, хотя все чувства ее обострились, так что в конце концов Ингрид уверилась, что в дальнем углу что-то шевелится.
— Кто там? — спросила она.
— Это я, сеньора. Не бойтесь, — прошептал незнакомый голос. — Бонифасио Кабрера.
— Кто?
— Хромой Бонифасио, друг Сьенфуэгоса.
Она приподнялась, даже позабыв прикрыть наготу, и внимательно посмотрела на человека, шагнувшего вперед, к изножью кровати.
— И что ты здесь делаешь? — поинтересовалась Ингрид. — Если муж тебя застукает, то убьет.
— Знаю, но дон Луис де Торрес попросил меня сообщить, что он ждет вас у леса.
Сердце чуть не выскочило у нее из груди.
— Дон Луис де Торрес! — воскликнула виконтесса. — Это невозможно! Он отплыл этим утром.
— Нет, пока еще здесь.
— И чего он хочет?
— Не знаю, он лишь сказал, что это срочно, он хочет встретиться с вами еще до зари.
Виконтесса де Тегисе вскочила с постели и бросилась к шкафу в поисках платья, но тут же вспомнила, что вся ее одежда валяется в саду, став игрушкой ветра, а теперь и грязи с водой.
— Идем! — сказала она, несмотря на это.
— Вот так? — удивился парень.
— Накину что-нибудь внизу. Как ты сюда проник?
— Через балкон, но это опасно.
— Не волнуйся, — заявила Ингрид, направляясь к балкону. — Если ты сумел подняться, то и я смогу спуститься.
И она сумела, несмотря на темноту и ливень, мысленно поблагодарив капитана Леона де Луну за то, что так любит своих догов и позволяет им ночевать в своей башне. Когда она, наконец, оказалась на земле, то огляделась в поисках какой-нибудь одежды, не беспокоясь о том, что ее платья превратились в грязное тряпье, с которого капает вода.
